Статьи. Пульсодиагностика. Диагностика по пульсу. Пульсовая диагностика. Иглоукалывание. Акупунктура. Диеты. Лекарственные растения. Лао цзы Дао дэ цзин.

•Главная
•Автор
•Атлас
•Статьи
•Топография
•Рецептура
•Книги
•Дао дэ цзин. Комментарий
•Гостевая книга
•Отзывы
•Как найти
•Пьесы
•Интервью

Пьесы

Владимир Кочетков ©

Л ь д и н а.

П Ь Е С А

В двух действиях.

Действующие лица:

Сан Саныч - бизнесмен.
Батон - вор.
Семен - матрос.
Доктор.
Помощник капитана.
Лев Иванович - скульптор.
Энлиль.
Ами - его дочь.

Действие 1.

Сцена 1.

(Ледяной пляж. На заднем плане различных оттенков, сверкающие на солнце ледяные скалы. Утро. Мужчина и совсем юная девушка, почти девочка, прогуливаются).

Ами. Какой сегодня прекрасный день!
Энлиль. Ты всегда так говоришь.
Ами. А я всегда так и думаю.
Энлиль. Тебя напугал ураган?
Ами. Нет, но такого я еще не видела.
Энлиль. Может быть, еще увидишь, а может, и нет. Но это неважно, ураган так же прекрасен, как и сегодняшний солнечный денек. Любопытно, куда нас понесет теперь, в тепло или в холод?
Ами. А куда мы плыли до урагана?
Энлиль. В тепло, но шторм может все поменять, через несколько дней будет понятно.
Ами. А что ты любишь больше, тепло или холод?
Энлиль. Больше всего я люблю твои вопросы. Ты что-нибудь сегодня ела?
Ами. Да, рыбу, я сама поймала ее. Океан выбросил много рыбы в лагуну.
Энлиль. Океан любит делать подарки. Посмотри, океан принес к нам гостей. И это грустно.
Ами. Да, вижу. Раз, два... пятерых, они лежат, может быть, они умерли?
Энлиль. Нет, мертвые лежат иначе. Вероятно, они выбились из сил и сейчас просто спят. Подойдем поближе. День, конечно, расчудесный, но этот подарок океана меня не вдохновляет.
Ами. Почему?
Энлиль. Подумай сама, сейчас они проснутся, увидят людей, осознают, что спаслись, живы, а мне придется сказать им, что они скоро умрут.
Ами. Но может быть, они выживут?
Энлиль. Очень сомнительно, много ты знаешь людей, которые, попав к нам, не умирали?
Ами. Лев, он делает ледяные скульптуры.
Энлиль. А я за свою жизнь наблюдал, пожалуй, сотню людей, принесенных к нам ветрами и волнами, в живых остались только трое.
Ами. Ты всем рассказывал о любви?
Энлиль. И о любви, и о другом, главное, о том, что они люди.
Ами. Эти трое тебе поверили?
Энлиль. Можно сказать и так, но, вероятно, они поверили себе. Этих вновь прибывших ожидает та же участь. Я буду говорить, а они умирать. Вначале их ждет радость, обретение жизни, затем весть о смерти, остается надеяться, что у них есть хотя бы мужество.
Ами. А как ты думаешь, сколько проживут эти?
Энлиль. Смотря, что это за люди. Иногда им хватает одного дня.
Ами. Это пострашней урагана... узнать, что ты скоро умрешь.
Энлиль. То, что они смертны, им известно, - неизвестно, когда это произойдет.
Ами. Так и нам это неизвестно?
Энлиль. Верно, но мы к этому готовы всегда, каждый день, а они представляют себе, что это случится лишь когда-то, не сегодня, не завтра, и вообще стараются об этом не думать.
Ами. Мне жаль этих наивных бессмертных.
Энлиль. Про наивных бессмертных я с тобой согласен. Пора, кажется, наши гости проснулись. На каком языке они говорят? Впрочем, чтобы сказать главное, достаточно сотни-другой слов, а пока я путешествовал по Земле, мне пришлось пообщаться с разными народами, надеюсь, они меня поймут. А что нужно им, ясно и без слов. Я не вижу страха в их глазах, это уже хорошо. Улыбнись, улыбка внушает надежду, а она им очень пригодится.
Сан Саныч. Где мы?
Энлиль. Я его понял. Приветствую вас. Мой язык вам знаком? Вы не ранены?
Сан Саныч. Кажется, все целы. Вы говорите по-русски?
Энлиль. Да, этот язык мне известен. Меня зовут Энлиль, ее Ами.
Сан Саныч. Я Сан Саныч, (Указывает на товарищей). Это Батон, Доктор, Помощник капитана, Семен. Где мы? Это Остров?
Энлиль. Вас долго трепал шторм? Кто-нибудь еще жив? Вы видели своих?
Сан Саныч. Трепало с неделю, неизвестно где. Старая ржавая посудина... говорил я, надо нанять судно понадежней, сэкономить решили.
Помощник. Судно стало тонуть, капитан решил его оставить, все сели в шлюпку, а мы в надувной плот. На рассвете мы увидели землю, на прибое плот перевернулся, но мы выбрались вплавь. Шлюпку мы не видели. Надо организовать ее поиски.
Энлиль. Мы поищем ваших товарищей.
Сан Саныч. Мы на острове?
Энлиль. Не совсем, если не считать того, что со всех сторон нас омывает океан.
Помощник. Значит, остров.
Сан Саныч. Мне срочно нужен телефон.
Энлиль. Здесь нет телефона.
Сан Саныч. Ну, рация, что-нибудь, телеграф, все, что угодно.
Энлиль. Здесь этого нет.
Помощник. Ваш остров далеко от континента?
Энлиль. Далеко, но это не остров.
Ами. Мне кажется, они тебе не верят.
Энлиль. Ты думаешь совершенно правильно.
Сан Саныч. Послушайте, вы - хозяин, мы - потерпевшие крушение, вы должны нам помочь, может быть, самолет, корабль, катер, вертолет в конце концов у вас есть?
Энлиль. Я и пытаюсь вам помочь, здесь ничего этого нет.
Сан Саныч. Так помогите, чем можете. Может, пирога с балансиром, на чем-то вы плаваете, если это остров?
Энлиль. Мы не плаваем, и это не остров.
Помощник. Вы можете сказать, где мы находимся? (Смотрит на руку). Мой компас странно себя ведет.
Энлиль. Где находимся? Примерно? С поправкой на пару тысяч миль? Могу, но вам это не понадобится. Вы, верно, голодны и хотите пить? Сейчас вам принесут воды и что-нибудь поесть. (Делает рукой знак дочери, она уходит).
Батон. (Своим). Что-то этот темнит: и не остров, и ничего нет.
Сан Саныч. Спокойней, он хозяин, не горячись, хорошо, что по-русски говорит, разберемся.
Помощник. Послушайте, как называется эта земля?
Энлиль. Мутландия, но это не земля.
Сан Саныч. Что-то вы нам, простите, голову морочите или мы с ума сошли? не остров, не земля. Пом, ты слышал такое название - Мутландия?
Помощник. Нет, не слышал.
Сан Саныч. Понятно. И судно дрянь, и команда. Мутландия есть, а он, видите ли, ничего о ней не слышал. Ничего, доберемся до дома - разберемся с вашим хозяином, как думаешь, Батон?
Батон. Думаю, отстегнут за все!
Сан Саныч. Может быть, скажете, где мы находимся?
Энлиль. Я и говорю, просто вначале вы не поверите, вы на льдине.
Сан Саныч. Вы что, тоже после крушения?
Энлиль. Нет, мы здесь живем.
Сан Саныч. На льдине!?
Энлиль. Да, но это не совсем обычная льдина, скорее это айсберг, впрочем, также необычный, в вашем понимании, разумеется.
Батон. Вот я и думаю, что он, разумеется, все врет. Эй, помощничек, ты слыхал когда-нибудь, чтобы люди на льдине жили?
Помощник. Нет, не слышал.
Батон. Вот и я не слыхал, в солнечном Магадане жили, а на льдине? (Вполголоса). Лексаныч, туфтит козел, бабки хочет, обещай ему, выбираться отсюда надо, потом разберемся, что это за Мутландия.
Сан Саныч. Послушайте, мы люди серьезные, мы готовы вас отблагодарить за оказанную вами для нас маленькую услугу. Вы поможете нам вернуться на материк, если это остров или полуостров, неважно, а мы, в свою очередь, в долгу не останемся. Давайте по-деловому, сколько? Сейчас, конечно, мы на мели, но как только прибудем к месту, вы не по-жалеете, что помогли нам.
Энлиль. В ваших словах несколько неточностей.
Сан Саныч. Каких? Хотите договор? Все оформим, как положено. Пожалуйста. У меня и документы, и печать с собой. (Вполголоса). Бросить не мог. На материке, Батон, он цены иметь не будет. Даже интересно поторговаться, как испанцу с индейцем.
Энлиль. Первая неточность: очень важно, очень важно, где вы находитесь. Второе: мы ничего не оцениваем. Третье: нам не нужны деньги потому, что у нас их нет. Последнее: мы можем помочь вам, но не тем, о чем вы просите. Мы дадим вам все, что сможем, но, думаю, вам это не поможет.
Батон. Что он несет, деньги не нужны! Когда их нет!? Ты о таком слыхал? Я нет. Что он там не оценивает? А тогда, что он может? Блефует.
Сан Саныч. Так что, сколько? И ... договор, идет?
Энлиль. У нас нет письменности.
Сан Саныч. Одну минутку мы переговорим.
Энлиль. Хорошо. (Все кроме Энлиля отходят).
Сан Саныч. Может быть, мы уже на том свете или сошли с ума, все вместе. Доктор, можно сойти с ума скопом, бывает такое?
Доктор. Бывает, но мне кажется, с нашим рассудком все в порядке.
Батон. А у этого, Док, крыша не съехала?
Доктор. Не похоже. Может быть, это еще неизвестная земля, Пом, такие еще могут быть?
Помощник. В море может быть все что угодно, но неоткрытые острова? Сложно представить. Я в этих морях двадцать лет.
Батон. Я тоже кое-где немало лет провел, он что-то свое крутит. Давай, помощничек, разбирайся с морскими делами, а ты Док, с его головой, раз говоришь, что наши в порядке. Лексаныч, отойдем, потолкуем. (Отходят. Доктор и Помощник возвращаются к Энлилю). Курить охота, но табачку у них точно нет.
Сан Саныч. Наверняка.
Батон. Что-то здесь не так. Он был с девкой, значит, не одни они здесь, может их много? Морда у него вроде европейская... и у девки его, кстати, тоже. Вообще ты заметил, они похожи. Может, это его дочь?
Сан Саныч. Странное место. (Оглядывается). Скалы ледяные, только цвет у всех разный, необычный, белых мало, розовые, зеленоватые, желтые, даже фиолетовые, - где песок, где галька, камни. А там, дальше, смотри: наверху зелень, что-то вроде кустарника или трава, или мох,- далеко, не разглядеть, как горы под снегом, ты горы видел? Очень похоже.
Батон. Тайгу я видел, ладно, что делать будем?
Сан Саныч. Пока подождем, пусть с ним Доктор и Помощник один на один потолкует, может, они что поймут. Обещал он, как я понял, принести воды и перекусить, а там решим. Смотри!
Батон. Что?
Сан Саныч. Да не туда, вон видишь вправо, две ледяные скалы, одна красноватая, другая фиолетовая.
Батон. Вижу.
Сан Саныч. Присмотрись!
Батон. Баба?
Сан Саныч. Женщина на красной скале в полный рост, а на фиолетовой мужчина, вот это да! Смотри!
Батон. Да что я, мужиков голых и баб не видал?
Сан Саныч. Да ты посмотри! Я так думаю, высотой они не меньше двадцати метров. Изо льда вытесаны! На гладкой скале?! Это сколько работы?! Так туда еще добраться надо!? Я таких только в музеях видел!
Батон. Пусть в музеях и стоят.
Сан Саныч. А как на солнце играют, как живые, как будто идут вместе... Невероятно! Сфотографировать бы, нет, на видак,…нет, не получится, с разных сторон надо и с вертолета.
Батон. Ты что, фотографом был?
Сан Саныч. (Завороженно смотрит на скульптуры). Да, в детстве увлекался.
Батон. Ладно, хватит, дело делать надо. Зови Доктора и Помощника, что они там натолковали. А матрос-то где?
Сан Саныч. Да вон сидит, мордой в колени уткнулся, плачет, что ли? Эй, ты что, скис? Док, с ним все в порядке? (Возвращаются Доктор и Помощник. Энлиль уходит).
Доктор. Относительно, десять лет в морях, деньги зарабатывал на хорошую жизнь, а здесь в последнем рейсе все потерял.
Батон. Он что, все бабки с собой вез?
Доктор. Похоже.
Батон. Черт с ним, пусть дураком не будет. Что у этого, он не псих?
Доктор. Нет, говорит он вещи странные, но с психикой у него все в порядке, кажется даже, более того.
Батон. Это как?
Доктор. Трудно объяснить, легко с ним, очень спокойный, - ни лишнего взгляда, ни жеста, уверенность необычайная, как святой.
Батон. Святых мы тоже видели. Ну, Пом, колись, что там, где мы?
(Появляется девушка, у нее в руках бутыль и мешок).
Ами. Вот возьмите, вам надо подкрепиться. (Доктор внимательно смотрит на девушку, она встречает его взгляд. Батон берет бутыль, делает большой глоток и плюется).
Батон. (С гневом). Это что, бля, воды нужно!
Ами. Это и есть вода, у нас другой нет, эта для вас самая лучшая, отец говорил, что там, у вас, такую воду называют минеральной. В мешке рыба, сушеные грибы и немного ягод, я сама их собирала, но сейчас ягодам еще рано быть. Вы поешьте, может быть, вам повезет. Отец придет поздней, Лев сделал новую скульптуру, отец пошел смотреть, я тоже. Вам погулять не запрещается, но будьте осторожны.
(Оглядывается на Доктора и уходит. Доктор смотрит ей вслед).
Батон. Док, жрать хочется, а он на бабу таращится, давай снимай пробу, как бы мы с ихней жратвы не сдохли. (Доктор пьет из бутылки).
Доктор. Минеральная вода, очень насыщенная, вкус странный, но если другой нет? Придется рискнуть. (Отдает бутыль, разворачивает мешок, пробует ягоду). Сладковатая, я таких не знаю. (Берет еще несколько ягод в рот). Грибов таких я тоже не видел, но, думаю, ядовитые грибы сушить никто не станет.
Помощник. Рыба - треска, это я знаю. (Доктор пробует рыбу).
Доктор. Подсоленная как-то странно, в общем, другого нет, не умирать же с голоду. И потом, если бы они хотели нас прикончить, придумали бы нечто интересней. Впрочем, на дикарей они не похожи. (Садятся, едят и пьют).
Доктор. (Матросу). Семен, иди подкрепись, это необходимо, обязательно надо есть, иначе совсем без сил останешься. (Матрос сидит).
Батон. Док, да черт с ним, пусть не жрет, если хочет подохнуть.
Сан Саныч. Нет, пусть поест, держаться вместе надо, в странное дело мы попали, Семен, иди есть. (Матрос тяжело встает, подходит, садится и ест. Некоторое время все едят и пьют).
Сан Саныч. Док, а эта вода с кайфом может быть? Что-то так быстро полегчало.
Доктор. Думаю, это от ягод, я тоже заметил.
Помощник. И я.
Батон. Так и думал, травануть решили.
Доктор. Тогда бы принесли больше, нет, это для придания сил, антистрессовый фактор.
Батон. Ладно, я такой кайф глотал, - этим и не снилось, а что полегчало, то верно... Так что, Помощник?
Сан Саныч. Да не торопи, дай человеку перекусить. Странные слова девчонка сказала?!
Батон. Ты тоже заметил? Может быть, вам повезет?
Сан Саныч. И посоветовала гулять осторожно.
Батон. Пугает, может. Как коза, поскакала.
Доктор. Она здешняя, все тропинки знает, а мы - ничего, если не считать, что нам говорят. Ты же им не веришь.
Батон. А ты что, можешь в такое поверить? На льдине живут люди? Чушь. Помощник! Натрескался - говори.
Помощник. Он сказал, что Мутландия - большая льдина, айсберг. Сколь она велика, сказать трудно, потому что она постоянно меняется. Как от всякой льдины, от нее откалываются части, скалы, она тает, дрейфует то на юг, то на север. Я спросил о маршруте дрейфа, он ответил, что их это не интересует, они наблюдают только движение на юг или север. Если льдина идет к югу, точнее, к экватору, она начинает быстро уменьшаться в размерах и меняется. Если на север, к Берингову проливу или к Антарктиде, она увеличивается, обрастает новым льдом.
Сан Саныч. Откуда на льдине ягоды, грибы, я видел какую-то зелень.
Помощник. Он сказал, что льдина очень старая, ветер и океан нанесли на нее немного земли, песка, семена, что-то проросло.
Сан Саныч. А галька, камни - тоже море?
Помощник. Я спросил его, он ответил, что льдина - часть ледника, который когда-то покрывал Евразию.
Сан Саныч. Так и сказал: Евразию?!
Помощник. Да, он вообще производит впечатление грамотного человека.
Батон. Грамотный, значит, а письменности нет? Сколько их здесь, считать-то они умеют?
Помощник. Мне показалось, что умеют, но он ответил, что никто и никогда не считал, сколько здесь живет людей.
Батон. Бред, много я слыхал баек, но чтоб такое? Живут на льдине, без денег, умеют считать, себя не считали, писать не умеют. Бред!
Сан Саныч. Похоже, не бред ...(Смотрит в сторону скульптур). Посмотрите! Они поменялись цветами... мужчина теперь красноватый, женщина фиолетовая... Доктор, как бы нам тут умом не тронуться.
Доктор. Видимо, это зависит от нас.
Батон. Док, хватит о девке думать, выкладывай свое. Ты тоже грамотный, что думаешь, что он тебе сказал, у меня свои университеты были, надо решать что-то.
Сан Саныч. (Завороженно смотрит на скульптуры). Подожди, время есть, живы, сыты, успеем.
Доктор. Времени у нас нет.
Сан Саныч. Это почему?
Доктор. Это не обычная льдина.
Батон. Слыхали, что необычная, если вообще все не туфта.
Доктор. Времени у нас мало, но давайте рассуждать спокойно. Проанализируем ситуацию, что мы видели сами, что нам сказали.
Батон. Говори дело.
Доктор. (Помощнику). Давай свое.
Помощник. Пока мы дрейфовали в шторм, потеряв управление, мы пытались с капитаном хотя бы примерно определить путь дрейфа. Когда судно тонуло, мы находились очень далеко от обычных транспортных путей. Такие места в океане встречаются, как белые пятна. Не то чтобы сюда никто не заплывал, - бывает, но редко. Либо сбившиеся с пути, как мы, либо ученые, иногда случайные туристы, искатели приключений. Поэтому помощи от каких-либо судов ждать не приходится, по крайней мере, вероятность очень мала.
Батон. Если они не соврали, и у них нет рации.
Помощник. Думаю, не соврали. Посмотрите на свои часы. Часики, господа, у вас крутые, у меня не хуже. (Батон и Сан Саныч смотрят на часы).
Батон. Стоят.
Сан Саныч. Мои тоже. Черт, тыща баксов.
Помощник. Но стоят, это факт.
Батон. А причем тут рация?
Помощник. Мой компас показывает все что угодно, в зависимости от того, как я встану, как поверну руку, кроме того, что он должен показывать. Далее... по давнишней привычке, я всегда ношу прямопоказывающий счетчик радиоактивности..., он давно зашкалил. Эта льдина насыщена радиацией и еще неизвестно чем, каким-нибудь магнитным излучением. Здесь ни одна рация работать не сможет. У них нет рации или других средств связи.
Сан Саныч. Стоп, может, это секретная военная база?
Батон. Нет. Будь здесь менты или вояки в любой форме, что одно и то же, нас бы ягодками кейфовыми не кормили и девки полуголые здесь не расхаживали. Мы давно сидели бы в подвальчике, и нас умело обрабатывали. Кто, откуда - и в расход. Они свои секреты кораблекрушенцам не сдают.
Сан Саныч. Слушай, Помощник, ну ладно, компас, наплевать на часы, но, может быть ... счетчик... с ним что-то не так?
Помощник. Теоретически возможно многое, но я думаю, все правильно.
Сан Саныч. Но не живут люди долго в зонах с высокой радиацией? Док, я не прав?
Батон. Док, тебе-то он, что сказал? Что молчишь?
Доктор. Он сказал, что живут они здесь давно, очень давно.
Сан Саныч. Уж не с ледникового ли периода?
Доктор. Похоже на то, может, и раньше, они не считают времени. А что касается, живут ли долго в радиоактивных зонах, - живут, все зависит от уровня радиации, и не очень известно, как это влияет на здоровье и тем более потомство. У нас люди живут и в Сахаре, и в Гренландии, кто где может приспособиться.
Сан Саныч. Но в Антарктиде не живут! Послушай, Пом, может быть, из наших кто выжил? Почему он сказал, что поиск невозможен?
Помощник. Он послал своих людей побродить по берегу, может быть, кто-то и выбрался, но он считает, что это бессмысленно.
Батон. Умный какой, мы спаслись, может, еще кто уцелел.
Помощник. Он знает законы моря, терпящим бедствие обязаны помогать все.
Сан Саныч. Так почему бессмысленно?
Доктор. Потому что мы не спаслись, мы немного отсрочили нашу гибель. Он сказал, что люди из нашего мира на льдине долго жить не могут, умирают.
Батон. Долго - это сколько?
Доктор. По-разному, это зависит от самого человека. Мы у них не первые. Не часто, но случается, к ним попадают люди из нашего мира, как правило, после кораблекрушений, но здесь, на льдине, жить долго не могут.
Сан Саныч. Док, сколько у нас времени?
Доктор. Он сказал - максимум неделя... и ... умирать мы будем мучительно.
Батон. Чушь, люди на лесоповале по пятнашке тянут, эти всю жизнь тут живут, а мы, видишь, за неделю крякнем?
Доктор. Они привыкли, адаптированы, они выросли здесь, но это не главное, как я понял. Они думают, ощущают себя иначе, не как мы. В этом дело, как мне показалось.
Батон. Док, давай без философии, как это - думают по-другому? Умнее нас, что ли? Нет?
Сан Саныч. Психологически мироощущение иное? Верно?
Доктор. Я так и понял. Попадающие сюда люди не успевают научиться думать, чувствовать, действовать, понимать жизнь, как они, и поэтому погибают.
Батон. И все? А что им надо? Я хоть кем прикинусь, - таким важнякам мозги крутил, а этим, только знать, что надо.
Доктор. Сомневаюсь, сударь, что у вас получится…
Батон. Ты, Док, о себе побеспокойся, а я о себе подумаю. Поглядим, кто из нас первый копыта отбросит.
Сан Саныч. Так что, Доктор, неужели никто никогда не выживал на проклятой льдине?
Доктор. Были, но немного, и сейчас живы.
Батон. Значит, можно! Док, ты попроси его, пусть он нас с этими живыми сведет, потолкуем с ними, что да как.
Доктор. Похоже, у них секретов нет, он нас познакомит с одним.
Батон. Почему с одним?
Доктор. Не знаю, я не спрашивал.
Батон. А зря, надо было спросить... ладно, спросим.
Сан Саныч. Неужели нельзя договориться, уплыть отсюда как-нибудь? Пом, ты как думаешь, может, наш плот на берег выбросило, поищем? Или у них что-то есть?
Помощник. Даже если найдется плот, что может быть, у них есть еще пара шлюпок, как я понял, пригодных к плаванию.
Сан Саныч. Так что сидим? Надо действовать, попробуем уговорить его отдать нам шлюпку, запас воды, еды какой-никакой, едят же они здесь что-то - и вперед, доплывем как-нибудь.
Батон. Точно, давай, помощничек, сообразим, это выход.
Помощник. Господа, я в море двадцать лет, вы не представляете себе, что означает ваше предложение.
Батон. Да ты не пугай, по делу говори.
Помощник. По делу и говорю. Мы не знаем, где мы находимся, не знаем, куда плыть, нет ни одного прибора, чтобы вычислить курс. Пойдем наугад? Вокруг тыщи миль! Даже если на шлюпках есть весла, в чем я сомневаюсь, через сутки с ваших ладоней слезет кожа. Мы даже не сможем управлять шлюпкой. Нас будет нести течением недели, а то и месяцы. Никаких запасов воды и пищи на такое время не хватит. Жажда, обезвоживание, голод. И еще, в шлюпке от солнца не укрыться, мы просто испечемся. О шторме вы представление уже имеете.
Сан Саныч. Но это шанс! Может, продержимся неделю, две, может, нас кто-нибудь подберет, может быть, нас ищут! Вы давали радиограмму о бедствии, SOS давали?
Помощник. Да, но в первый день, затем рация вышла из строя, за неделю нас отнесло очень далеко. В океане невозможно искать, не зная достаточно точных координат катастрофы.
Сан Саныч. Но, может быть, нас кто-то подберет случайно, бывают же случайности? Я читал, люди находились в море неделями, им удавалось спастись! А может, в шлюпке есть парус? Пом, ты умеешь обращаться с парусом?
Помощник. Умею, но думаю, паруса нет. Они одеты в парусину, если он и был, они давно его использовали для других целей.
Батон. А откуда у них шлюпки?
Помощник. Вероятно, выбросило на берег, как и нас, на льдину, то есть.
Сан Саныч. Все равно надо попытаться, он сказал, что даст нам, что сможет. Это, как я понимаю, то, что нам нужно, давай, Помощник, попробуем что-нибудь сделать.
Помощник. Доктор, скажи ты им как врач, даже если мы и снарядим шлюпку, мы в ней не выживем, мы очень далеко.
Доктор. (Задумчиво). Вы правы, Помощник, не выживем.
Батон. Да почему же, Лексаныч говорит, что такое бывает, выплывают. Я столько раз сдыхал не для того, чтобы на льдине окочуриться, да еще в муках. Надо попробовать.
Доктор. Дело в том, джентльмены, что у нас в запасе времени - неделя.
Батон. Но это он сказал, может, и побольше.
Доктор. Мне представляется, он сказал правду, а за неделю подготовить шлюпку к плаванию сложно... верно, Помощник?
Помощник. Верно, даже если она в хорошем состоянии - парус, мачта, весла, вода, провизия, - времени мало.
Сан Саныч. Упремся, успеем, и не такие дела проворачивали.
Доктор. Вы не поняли, где мы находимся. Он сказал, это важно, помните? Очень важ-но. А это означает, что мы уже начали умирать. С каждым днем нам будет хуже и хуже, работать будет трудней, если вообще сможем что-то делать. Но это не главное.
Батон. Так что главное?
Доктор. Для нас льдина отравлена, вся! И вода, и пища, и песок, лед, даже воздух. Вы чувствуете запах?
Сан Саныч. (Потягивает носом) Да, чем-то попахивает, не пойму чем.
Доктор. Это уже не имеет значения. Даже если шлюпка, что мало вероятно, готова к плаванию, нам придется взять запас воды и пищи, которая все равно убьет нас. Для нас здесь; на льдине, все яд. Он прав - неделя. И все равно где, на льдине или в шлюпке.

Сцена 2.

(Утро. Все спят, кроме Доктора. Он стоит и смотрит в глубину острова).

Сан Саныч. Доброе утро, Доктор (Приподнимается). Что так рано поднялись? Ночка была не самая лучшая. Ветер, ливень, я почти поверил этому пророку, что мы здесь долго не протянем. Потом, как по команде, все прекратилось, и я уснул. И спал, заметьте, как младенец. Доктор, вы в прошлом педиатр? Когда взрослые спят по-младенчески, это к смерти или к здоровью? Доктор, вы меня слышите? Потеря слуха может быть первым признаком лучевой болезни?
(Подходит к Доктору. Доктор протягивает руку, указывая по направлению своего взгляда).
Сан Саныч. Боже?!
Доктор. Хороший, крепкий сон без снов нам счастье заменить готов. Я рад, сударь, что вы пока не утратили чувства юмора, - это верный признак здоровья.
Сан Саныч. Боже мой!? Боже, такого я даже во сне представить не мог! Что это? Еще пару таких!!! Вчера, сегодня, еще пару таких, и мы точно помрем, от удивления, никак не иначе. Как это можно? Когда из ледяной скалы скульптуру вырубают, еще понятно ... но это?!
Доктор. Тоже скульптура, только вырублена внутри ледяной скалы.
Сан Саныч. Мужчина в прозрачной, как стекло, льдине, стоит с высоко поднятой рукой. Высотой он метров тридцати, да и сама скала как будто самая здесь высокая. Это даже не фантастика, ничего подобного никогда не видел. Я не знаю, как это назвать.
Доктор. Это реальность, и, знаете, у меня ощущение, как ни странно, к счастью.
Сан Саныч. К смерти, что ли, мол, порадуемся нереальному миру в реальности на прощанье и с тем, и с другим? А в руке, в руке, что так может светиться, во все стороны переливаться...
Доктор. Вероятно, какой-то кристалл.
Сан Саныч. И лучи разного цвета... Точно кристалл, как призма, отражает, преломляет луч солнца... Док, это не галлюцинация? Нет?
Доктор. Похоже на маяк.
Сан Саныч. Точно маяк! Они же говорили, что льдина все время меняется, как не заблудиться на ней? Вот и придумали на возвышенности маяк поставить, как солнце появляется, - взбирайся куда повыше и поймешь, где ты. Но как сделан, чудо, чудо...
Доктор. Вы после университета в семинарию, случайно, не подавались?
Сан Саныч. Что? А? Была мысль... да другое дело подвернулось, бизнес пошел... Да к черту семинарию, ни в одном храме такого не увидишь. Слушай, а в какого Бога они верят? Как думаешь?
Доктор. Думаю, что Бог им не обязателен, они похоже, сами ... как боги.
Сан Саныч. По правде, мы его, Бога, совсем не понимаем, маленький вопрос, пустяковый, в чем божественное провидение, занесшее нас в эту Мутландию? Сомневаюсь, что кто-нибудь ответит. (Батон встает и тихо подходит).
Батон. Об чем кумекаете?
Сан Саныч. Посмотри.
Батон. Лихо. Лихо. Но, я так думаю, в гляделки мы наигрались, надобно проверить все и, если не врут, сматываться, на чем угодно.
Сан Саныч. Проверяй.
Батон. Часы, зараза, не работают, когда они нам стрелку забили, и живой нужен или живые, очень нужен. И где наш баландер? Простите, Док, принцесса ваша и ее папаша. Спину на этом мху наломал, на шконке удобней было.
Сан Саныч. Как выберемся отсюда на шконке, еще наваляешься.
Батон. Это ты с чего, что тебя понесло?
Сан Саныч. Или на другом ложе, с крышкой.
Батон. Ты что, охренел уже в этой Мутландии, я те мало сделал, ты!?
Доктор. Угомонитесь, пожалуйста, джентльмены, нам сейчас ваши разборки ой как ни к чему.
Сан Саныч. Ладно, не гони волну, просто профессия у тебя вредная, не живут с ней долго.
Батон. Посмотрим, кто больше протянет.
Доктор. На счет протянем, у меня вопрос именно профессиональный: как это сделать?
Сан Саныч. Пом, как вам картинка?
Помощник. Маяк, без сомнения. Я такого не встречал, за свои двадцать лет плавания стран сорок повидал. Но подобного этому и красивее не припоминаю.
(Сан Саныч, Батон, Помощник отходят и ложатся).
Доктор. Семен, подойди, посмотри, вставай, вставай.
(Доктор подходит к Семену, приподнимает его, встряхивает слегка и подводит к обрыву. Семен несколько минут смотрит и начинает плакать).
Доктор. Семен, ты что? Семен... (Появляется Ами, смотрит на Доктора, он на нее. Она подходит к остальным).
Ами. А вот и я. Сегодня прекрасное утро. Вы видели? (Указывает на маяк). Сегодня он особенно красив. Но вам пора подкрепиться. Вода, рыба, эта вяленая, эта соленая, по-другому, не как вчера, эту я успела отварить, ходила к горячему ключу. (Взгляд на Доктора, он стоит, поддерживая Семена, и смотрит на девушку). Ягоды и немного зелени. Мы недавно в теплых краях, зелени еще мало. Покушайте. Но отец советовал вам есть немного, только утолить голод.
Батон. Это почему же? И где ваш папаша?
Ами. Скоро придет Лев Иванович, он из вашего мира. (Семену). Не следует начинать жизнь в Мутландии со слез. Мы редко плачем. Возьмите.
(Протягивает Семену несколько ягод, тот машинально кладет их в рот. Она протягивает ягоды Доктору, он берет, глядя ей в глаза, и начинает есть).
Сан Саныч. Док, Семен, идите к столу, нам всего не съесть, да и трапеза в компании приятней.
Доктор. Пойдем Семен, надо подкрепиться. Спасибо вам. (Девушке. Она улыбается).
Семен. Доктор, я двенадцать лет в море, а что я видел? Только море. А теперь еще, говорят, подыхать придется, я все слышу, о чем вы говорите, я слышу, я слушать привык, так незаметней, лучше. А что теперь, Доктор? Я вас уважал, скажите, Доктор, что?
Доктор. Пойдем, Семен, сначала надо поесть, мы еще не умерли, и неизвестно, что произойдет, пойдем. (Семен встает, отходит к остальным, садится есть).
Ами. Прощай, Доктор.
Доктор. Почему прощай? Мы больше не увидимся?
Ами. Не знаю, у нас так принято, когда расстаемся, даже ненадолго, говорить друг другу прощай.
Доктор. Почему?
Ами. Я говорила, ходить у нас можно, но очень осторожно. Льдина, она как живая, постоянно меняется, прошел по тропе, а возвращаешься - тропы нет, обвалилась. Или теплый ручей из глубины поднялся, подмыл тропку, ты шагнул и... провалился. Если повезет, - выберешься, а если нет... то нет.
Доктор. Как же вы тут ходите?
Ами. Мы привыкли, я сама раз пять проваливалась и сама выбиралась. Поэтому, расставаясь, мы всегда говорим "прощай", каждая встреча может оказаться последней. Конечно, мы научились чувствовать льдину, опасные места, но гибнут люди нередко. Так что - прощай.
Доктор. Подожди, а куда ты идешь?
Ами. У нас не принято спрашивать, кто куда идет. Куда хочет. Я пойду к отцу. Он направо от того пляжа, где вы были в первый раз.
Доктор. А можно прийти туда?
Ами. Конечно, но будь осторожен, прощай.
Доктор. Прощай. (Девушка уходит, Доктор подходит к остальным).
Батон. Ягодки у них ничего, подходящие, жаль, у нас такие не растут. Док, девочка - что надо. Она тебе, что-нибудь для нас интересненькое рассказала? Не темни, амуры нас не интересуют, а по делу?
Доктор. Помните предупреждение: гулять можно осторожно?
Батон. Ну?
Доктор. Она сказала, льдина меняется непредсказуемо и постоянно, как живая.
Батон. Ну, живых-то предсказать можно.
Доктор. В ситуациях стандартных, а в необычайных очень трудно. Мы с вами в необычайной ситуации. Так вот, оказывается, любая тропинка, по которой проходит человек, может быть опасна, даже если он ходил по ней много раз или прошел всего час назад, а возвращаясь, он может ее не найти. Она может обвалиться или, еще хуже - тропу успеет подмыть теплый поток из глубины и человек, шагнув, может провалиться под лед и, как вы понимаете, насовсем. Поэтому они при расставании друг с другом всегда говорят "прощай".
Батон. Откуда на льдине теплые потоки?
Сан Саныч. А откуда сама льдина? Черт, все может быть, сварила же она нам рыбу.
Доктор. Теплые источники могут быть за счет каких-либо химических реакций в глубине, мы не знаем, из чего состоит льдина. Ясно одно, это не просто замороженная вода.
Сан Саныч. Понятно, перемещаться надо крайне осторожно и лучше с проводником.
Батон. Док, я тебя недооценивал, ты себе проводника, похоже, нашел.
Доктор. Ты ошибаешься, здесь тебя пасти никто не будет, только сам.
Сан Саныч. Его уже пасли, он без пастухов не соскучился.
Батон. Ты! Меня достал!
Сан Саныч. А ты не ори, это там ты авторитет, а здесь, как я понял, толку от тебя, как от ... ну, ты догадался.
Доктор. Тише, джентльмены, тише. Здесь не так, как там, послушайте меня, как доктора. Чтобы выжить здесь, следует вести себя иначе, надеюсь, что гость, который к нам приближается, прояснит нам этот вопрос.
(Появляется Лев Иванович, садится).
Лев Иванович. Вы хотели увидеть человека из того мира? Он перед вами. Меня зовут
Лев Иванович. Я расскажу о себе кратенько, а потом на все ваши вопросы отвечу.
Батон. Годится.
Лев Иванович. Энлиль посчитал, что мне как человеку, находившемуся в подобном вам положении, вы поверите больше, точнее, - быстрее, времени у вас маловато, поэтому обмен любезностями и знакомство закончим. Итак, я попал сюда около пяти лет назад. Я был не первым и не последним, после меня здесь появился еще один человек, но о нем потом. Я родом из портового города, земляк ваш. С детства две страсти влекли меня - море и живопись. Рисовал, мастерил кораблики, хотел в мореходку, не получилось, здоровья не хватило, осталось рисовать. Работал в порту сторожем, грузчиком - и писал, писал. Море, горы, моряков. Жена моя - ах, ах, великий художник, - но картины не покупались, денег не было, жена по понятным причинам ушла. И задумал я построить яхту, шлюп, как я ее называю. Собирал всякий хлам в порту, строил семь лет. Один, но построил. Даже в море выходил, возвращался и писал берег со стороны моря, но никому это не нужно было. А шлюп мой кой-кому приглянулся; продай да продай, я - нет. Наезжать стали бандиты; не продашь - сожжем. Я плюнул на все, сжег все картины, продал, что продалось, загрузил, чем смог, свой шлюп и уплыл, в полном смысле, - куда глаза глядят. (Пауза). Я умирал в океане. И последний взгляд мой разглядел Мутландию. И вот я здесь. Здесь я не рисую, здесь краски не нужны. Теперь я скульптор, это оказалось главным в моей жизни и лучшим, что я умею делать. Мужчину с женщиной на берегу видели?
Сан Саныч. Да, я был потрясен.
Лев Иванович. Моя работа.
Доктор. А еще?
Лев Иванович. Есть, если интересно, покажу.
Сан Саныч. Конечно, интересно!
Лев Иванович. Вам, Доктор, последняя моя работа будет очень любопытна, я ваял ее с дочери Энлиля.
Батон. Док непременно посмотрит, мне оригинала достаточно, а вам вопрос: здесь, говорят, чужаки умирают, как удалось выжить тебе?
Сан Саныч. Да, сейчас это главное.
Лев Иванович. Я вас несколько огорчу; рецепта нет, я лишь могу рассказать, что было со мной.
Сан Саныч. Говорите.
Лев Иванович. Я попал сюда чуть живой, первые пару дней почти не помню, наполовину был без сознания, меня поили и кормили они, когда я приходил в себя, я рассказал о себе и не мог не любоваться красотой, что здесь меня окружала. Я не боялся умирать, да, да, я сам был удивлен отсутствием страха, мне сказали, куда я попал, и что я могу скоро умереть. Но почему-то меня это не интересовало, мне казалось, что все, что я видел вокруг, излучающие разные цвета скалы, - именно то, что я хотел написать. Мне представлялось, что именно я их и написал. Они мои, я сделал, что мне предполагалась, и все остальное, моя смерть не имеет значения. Вам легче, я был один и сильно истощен. День на пятый стали клочьями выпадать волосы, кровоточить десны, появились сильные боли в животе. Еще через день стала сползать кожа, они отнесли меня к какому-то теплому источнику и положили меня в него. Стало чуть легче, я понял: это конец. Когда-то я читал, что перед смертью нена-долго становится легче, верно, Доктор?
Доктор. Бывает.
Лев Иванович. Вот, я решил сделать последнее, что-нибудь, что смогу. Я лежал в теплом голубом ручье, вокруг искрился снег, такого белого снега у нас не бывает. То там, то здесь из-под снега вдруг выплескивались разноцветные гейзеры: желтые, красноватые, зеленые, фиолетовые, разные. Они орошали, как будто оплодотворяли это место. Я поднялся, стал сгребать снег и лепить из него человека. Вокруг меня собирались дети, они всегда улыбались, лопотали на своем странном языке, от них исходило необыкновенное тепло, я чувствовал его свой потрескавшейся, кровоточащей кожей. Когда они увидели мою так называе-мую скульптуру, еще не законченную, но уже явно узнаваемую, они пришли в такой восторг! Я даже подумал, что у меня начались галлюцинации, и в этот момент я вспомнил! Тот миг, свой последний взгляд из шлюпа на Мутландию, когда я умирал. И вновь ощутил какой-то прилив сил, как тогда, встал и стал лепить. Дети принесли мне какие-то камешки, острые, разной формы, ими оказалось очень удобно работать со снегом. Я поливал завершенные части водой, они застывали от холода и начинали переливаться на солнце. Я сделал за один день, это невозможно, но я сделал, за один день! Небольшую скульптуру обнаженного чело-века и упал без сил. Проснулся я в тепле, в источнике. Чувствовал я себя удивительно легко. Моя работа блестела, как хрустальная, здесь необыкновенный снег, и вода, и все. А вокруг нее стояли десятки людей, мужчин, женщин, детей. Они стояли и молчали, потом много говорили на своем языке, кивали мне, улыбались, а я плакал. Они умыли меня, собственно, за мной постоянно ухаживала одна женщина, они здесь все красивые, вы еще увидите, но эту я как-то сразу выделил, вы мужчины, вы меня поймете. Она меня кормила, а тогда умыла и помогла встать. Я почувствовал, что смогу сделать еще что-то, и вновь начал лепить, и лепил до вечера, пока не зашло солнце. Она приносила мне еды, я ел на ходу, я перестал чувствовать холод, в этот день я не успел, упал в источник и уснул. Я завершил ее через три дня. Эта была она, та, которая меня спасала. Я понял, что живу уже дольше, чем предсказывали. Опять перед скульптурой стояли люди и улыбались. А дети просто верещали от восторга, когда на следующий день я слепил им леопарда и попытался раскрасить его из желтого источника. Я жил в этом месте месяца два, я вылепил всех зверей, которых мог вспомнить и правильно представить. Через месяц у меня стали отрастать волосы, раны затянулись, кожа стала нежной и тонкой, как у ребенка, я чувствовал себя младенцем в душе и юношей в теле. Что дальше? Я стал вырубать скульптуры из скал, женщина - прообраз моей второй работы - моя жена, у меня двое детей, девочка и мальчик, я счастлив. Здесь бесконечность красивых скал, работы хватит на всю жизнь. Что вас еще интересует?
Сан Саныч. Многое, рассказ любопытный, но ясности для продления жизни, он не внес.
Помощник. Я понял, ваш шлюп цел?
Лев Иванович. Да, он в полном порядке.
Сан Саныч. Вы можете отдать его нам?
Сан Саныч. Пожалуйста, его, конечно, надо подготовить, я его законсервировал, собрать припасы, но в целом...
Помощник. Где он находится, его можно осмотреть?
Лев Иванович. Конечно, можно, а находится он далеко отсюда, но я провожу вас.
Сан Саныч. Тогда, я думаю, не будем терять времени, пошли. Кстати, а припасами нам помогут?
Лев Иванович. Сколько угодно, но грузиться и собираться вы будете сами.
Сан Саныч. Ладно, годится.
Помощник. Навигационные приборы на шлюпе есть?
Лев Иванович. Есть: секстант, компас, лаг, хронометр, кое-какие карты, вы разберетесь. Инструмент, конечно, музейный, кое-что здесь не работает, но, может быть, заработает где-то подальше от Мутландии.
Сан Саныч. Как, Пом, подойдет?
Помощник. В этих условиях не так уж плохо.
Сан Саныч. Отлично, вы вселяете в нас оптимизм, в путь!
Лев Иванович. Нет.
Сан Саныч. Почему?
Лев Иванович. Уже полдень, идти далеко, вы здесь ходить не умеете, мне одному за-светло не добраться, а с вами исключено.
Сан Саныч. Заночуем в дороге, а поутру тронемся дальше.
Лев Иванович. Нет, чтобы дойти за один световой день, мне придется вести вас самым коротким путем, напрямую. А там места суровые, побережье, где мы находимся, можно считать Ривьерой по сравнению с тем, куда нам придется идти. Только днем! Ночью вы там околеете, уж поверьте, вы не представляете, что значит ночевать в снегу, на ветру, без одежды, укрытия, при минусовой температуре. Если мы пойдем сейчас, завтра я вернусь один, вы останетесь там навсегда.
Батон. А тот, который появился здесь после вас, он где? И как он сюда попал?
Лев Иванович. Он? Как раз там, куда вы сейчас порываетесь, я не сумел его убедить, ночью он замерз, я вернулся один. А кто он? Искатель приключений, решил в одиночку на собственной яхте махнуть вокруг света, - не первый, некоторым удается. Ему не повезло, попал в зону влияния Мутландии, сбился с курса, его яхта разбилась совсем недалеко от этого места, он выбрался. Но нас даже слушать не стал, ничему не поверил, решил, что на острове, и как узнал, что есть шлюп, - "веди!" и всё. Я ему объяснял, ничего слушать не хотел, мы где-то у экватора плавали, тепло. Парень был крепкий, но излишне самоуверенный, я, мол, по Аляске на лыжах ходил, всю Амазонку на лодке прошел, Австралию на самолете переле-тел, на семитысячники восходил, я все знаю, веди. Ну что ж. Так что подождем, до завтра, утречком я вас подниму и в путь, если вам так угодно.
Доктор. Пожалуй, я пройдусь, если джентльмены не возражают.
Батон. На свиданку, Док? Валяй. А как же обед?
Лев Иванович. Я бы советовал вам есть как можно меньше, еда и вода для вас - яд, вер-но, Доктор?
Доктор. Верно. (Лев Иванович догоняет Доктора).
Лев Иванович. Вы к Ами?
Доктор. Да.
Лев Иванович. Один? Не боитесь? Абсолютно безопасных мест здесь нет, но тут относительно спокойно.
Доктор. Первое, что вас спасло, - вы не испугались.
Лев Иванович. Вы молодец Доктор, но не преувеличивайте мое мужество, я тогда просто думал о другом, а вы сознательно рискуете.
Доктор. Я тоже стараюсь думать о другом.
Лев Иванович. На скалы не лезьте, плавать умеете? Хорошо. Тогда в море, вплавь и быстрее и легче. У самых скал не плывите, они частенько осыпаются, немного в море и вдоль берега с полкилометра, а там прекрасный пляж.
Доктор. Я понял, спасибо.
Лев Иванович. Прощай.
Доктор. Прощай. (Доктор уходит, Лев Иванович возвращается к остальным).
Батон. У вас перед свиданками инструкции дают?
Сан Саныч. Вы нас также завтра проинструктируете?
Лев Иванович. Разумеется, если вы не передумаете идти.
Батон. А что думать, когда линять надо, думать нечего.
Сан Саныч. Думать, конечно, надо всегда. Скажите, а что это за название - Мутландия?
Лев Иванович. Я тоже задавал этот вопрос. Есть несколько версий. От слова "муть": вода мутная, примесей разных много. Муть, как вам известно, есть нечто непонятное, неопределенное, не вызывающее доверия. Так и есть, кроме людей, здесь ничего доверия не вызывает. Иногда произносят "Мудландия", от слова мудрость.
Батон. Страна мудрецов, значит, как про Россию - страна дураков. Мне больше нравится - страна мудаков... и для России, и для Мутландии очень подходит.
Лев Иванович. Это как вам будет угодно.
Сан Саныч. Не груби, люди тебе помочь хотят.
Батон. Ладно, пошутил.
Помощник. Можно вопрос?
Лев Иванович. Пожалуйста.
Помощник. Почему вы до сих пор не обнаружены? Неужели вас никто специально не посещал? Исследовательские суда, с оборудованием для изучения океана, военные, самолеты, подлодки, космос, не могу понять, что в наше время о вас нет информации.
Лев Иванович. Посещали, была при мне одна забавная ситуация. Международное научно-исследовательское судно, названия не помню. Они также сбились с курса, но увидели Мутландию в бинокли днем и решили подойти посмотреть, как это такой большой айсберг в районе экватора плавает. Ученые - народ забавный, смелый, корабль близко не подходил, но они на моторках надувных с аппаратурой, фотоаппаратами, камерами к берегу. А мы на пляже загораем. Они нас увидели, просто обалдели. Снимают, спрашивают; кто? что? как? Энлиль отвечает, он много языков знает, переводит. Они: ах, ах, не может такого быть. А мы, смотрите сами. Часа два трепались и снимали нас, удивлялись только, что у них аппара-тура барахлит и связи нет с судном - ни телефон, ни рация не работают. Потом спохватились, пробы воды, льда набрали, упаковали, затем кто-то догадался радиоактивность проверить. Что тут началось! не знаю, что там у них прибор показал, только они очень быстро на моторки свои, еле завели и отчалили. И более все, ни они, ни другие не появлялись.
Сан Саныч. Это года три назад было?
Лев Иванович. Да, примерно.
Сан Саныч. Точно, я помню, в газетах сенсация, люди живут на льдине, мир встрепенулся. Видимо, после встречи с вами они сразу домой. А по прибытии пресс-конференцию, всем славы хочется, газеты зашумели, нет бы сначала проверить, подумать, материалы проанализировать, нет, у нас всегда - кто первый! Приоритет открытия!
Помощник. А дальше что?
Сан Саныч. Как всегда; сказать одно, доказать совсем другое. Когда они свои материалы проверять стали, а там пусто. Анализы проб сделали, ахнули, в общем, им никто не поверил.
Помощник. А что анализы?
Сан Саныч. Точно не помню, но, кажется, один журналист выразился "выгребная яма планеты". Все, что человечество производит, имеет зачастую весьма неприятные отходы, так вот кто-то даже подсчитал, что половина этих отходов здесь. Вся таблица Менделеева, особенно химически активная и опасная ее часть. Отходы химических и прочих пакостящих планету производств, все здесь, о радиации и говорить не приходится.
Батон. Что-то ты больно радостно об этом рассказываешь.
Сан Саныч. Насколько я понял, здесь печаль и грусть ускоряет смерть, вот я и веселюсь.
Помощник. А с теми, кто здесь побывал, с учеными, что дальше было?
Сан Саныч. Неприятности, конечно. Уважаемые люди, а такие глупости. Все по больницам, разумеется, повалялись, один как будто умом тронулся, работу потеряли, имя, - все правильно. Мутландия - она и есть Мутландия, и нечего, не проверив, как положено, трепаться.
Батон. А пахан ваш, как его, он кто здесь?
Лев Иванович. У нас нет власти, есть уважение.
Батон. Авторитеты везде есть. Ну, ты теток, мужиков вырубаешь, а он что делает?
Лев Иванович. Что и все, уважения у него больше, опыта, он в вашем мире лет двадцать прожил.
Сан Саныч. Что вы говорите, сколько же ему лет? Он здешний?
Лев Иванович. Родился он здесь. У каждого здесь своя воля, решил посмотреть тот мир и уплыл, лет двадцать там скитался, потом вернулся. А лет ему, я думаю, прилично - за шестьдесят.
Сан Саныч. Не может быть, впрочем, простите, здесь все может быть, но выглядит он, по-нашему, лет на сорок пять.
Батон. Понятно, поживи в холодильнике, законсервированный.
Сан Саныч. Неужели бывает, что уходят и возвращаются?
Лев Иванович. Редко, уходят, еще реже, возвращаются. Он много знает, я его считаю просто очень умным человеком. Но вы его обо всем сами можете спросить, секретов нет. А вообще он поэт, письменности у нас нет, поэтому все на память. Здесь вообще много помнят, очень много, память здесь вещь особенная и очень ценная, не то что там.
Батон. Мотают, значит, от вас братки ваши, понятно, - бывало, и я мотал.
Лев Иванович. У всех свои причины.
Батон. Ну надо же, вернулся!? Я у вас за два дня столько баек наслушался, сколько за десятку не слыхивал. Сам в зону пришел! Ну дает дед.
Сан Саныч. Ну ты и жлоб, Батон, он не в зону, домой вернулся, это у тебя, урки, дома никогда не было и не будет.
Батон. Это тебя не будет, еще...
Сан Саныч. Да плевать я на твои слова хотел, мы в Мутландии, здесь ни у кого завтра нет, так что, не страшно, не нравлюсь, отойди. Что? Иди, шагу один ты здесь не шагнешь.
Батон. А я уже пролеток нагонял, сам иди прогуляйся, а я посмотрю.
Сан Саныч. Покажите свои работы, а то я за делами несколько лет ничего красивого не видел, одни рожи постные.
Лев Иванович. Пожалуйста, покажу, и не только свои, здесь целый музей.
Помощник. Извините, но я не могу понять. Столько лет плавает по океану огромная льдина, и ею никто не занимается. Допустим, с учеными казус получился. Но океан только кажется пустыней, его наблюдают со всех сторон радары, спутники, не могу понять, что вас никто не видел?
Семен. Да видел я эту Мутландию сотни раз.
Сан Саныч. Как это?
Семен. А так, я на флоте два года в спец. службе наблюдения был, секретность полная, нас даже в увольнительную из части не выпускали. Это у вас я просто матрос. Деревенский я, но школу на одни пятерки закончил. А попал на флот, они меня на специальное обучение определили и потом два года за мониторами различными. Так что следили за Мутландией и сейчас следят. Как Помощник про компас и часы сказал, я сразу понял, где мы. Надо же, думаю, два года эту Мутландию на экране пас, искал, терял, находил, - и вот на тебе, искал и нашел. Барахла моего жалко, конечно, но это дело наживное, судьба. Совпадение поразило меня, вот я и плакал.
Помощник. А что о ней там знают?
Семен. Что знают? Мне не рассказывали, но офицеры болтают иногда много.
Сан Саныч. Так что?
Семен. Дрейфует по океану объект неизвестной природы, как будто льдина, но свойства необычные. Курс дрейфа без логики, компьютер проверял. Параметры каждый день различные, плотность разная, габариты разные, скорость меняется, все меняется. Излучения электромагнитные сильные, но закономерности никакой. Спутники такую ерунду передавали, офицеры за голову хватались. Спектральный анализ не однажды проводили, никто не верил, такого не может быть. Зонды посылали, ведем его, все нормально, вдруг раз - и нет его. Подлодки, корабли, не глядя на радиацию, пытались поближе подойти, миль за пятьсот, все, все приборы у них с ума сходят - что делать, возвращаются. С самолетами то же самое. Им еще хуже, один, как я слышал, потеряли.
Сан Саныч. И что решили?
Семен. А что можно в такой ситуации решить? Обстреливать даже пытались, ракетами, ни одна не долетела и неизвестно, где упали. С американцами связывались, у них то же самое. И все, решили: аномальная зона, не соваться, только наблюдать, но я к этому времени службу закончил, что дальше - не знаю.
Помощник. Верно, много рассказов слышал, бывает такое в море, все хорошо, идешь, вдруг все приборы, как сумасшедшие. Проходит время, и все нормализуется, в зону Мутландии попадают. Вот почему к ней близко не подойти, разве случай, как с учеными. Так это ученые, они льдину необычную увидели, надо посмотреть. А моряки айсберги стараются подальше обходить.
Батон. И правильно делают.
Сан Саныч. Кстати, а почему мутландцы не любят слово айсберг?
Лев Иванович. Айсберг - это разрушение, он опасен, опасностей у нас достаточно. Так что, экскурсия состоится?
Сан Саныч. Непременно.
Батон. Без меня.
Сан Саныч. Пом, Семен, вы пойдете?
Помощник. Пойду.
Семен. Я тоже.
Батон. Прощайте, как это у вас принято.
Сан Саныч. Прощай, надеюсь, эта скала к нашему возвращению обвалится. (Все уходят).
Батон. Вот, блин, влип. И этот фраер кобенится. Кабы не Мутландия, я бы с него понт сбил. (Пауза). Нехорошо что-то, мутит, башка, как не своя, но ничего, вот Док вернется... (Ложится и замирает).

Сцена 3.

(Батон лежит на спине, рядом с ним Сан Саныч, Помощник и матрос сидят в стороне. Подходят Энлиль, Лев Иванович и Доктор).

Сан Саныч. Док, Батону поплохело, можно что-нибудь сделать?
Энлиль. Сейчас принесут еду и лекарство.
Батон. (Приподнимается). Док, хреново. Мотает, внутри все горит, тошнит, встать не могу. Док, неужели не врут, Док, это конец?
Доктор. (Подходит, берется за пульс). Не торопитесь умирать, сейчас посмотрим, соберитесь, спокойно. (Осматривает язык, глаза, пальпирует живот).
Лев Иванович. Вспомните мой рассказ, как я умирал.
Батон. Я и без ваших рассказов видел, как умирают. (Говорит тяжело). Сам умирал.
Доктор. Тогда получилось? Надо и сейчас попробовать выжить, вы знаете.
Батон. Знаю. Док, знаю. Я Док, таких доходяг видел, кто на себя плевал, сдыхал, я не хочу, я завтра на шлюп хочу.
Доктор. Вот и вставай, вода есть? (Появляется Ами).
Ами. Есть, есть, я все принесла, - вот. (Протягивает Доктору бутыль и мешок).
Энлиль. Сначала дайте ему чуть воды, затем пусть пожует ягод, потом фиолетовой травы. (Ами поддерживает Батона, Доктор поит его и начинает кормить).
Ами. Отец, еда в мешке.
Энлиль. Закусим, он скоро придет в себя и присоединится к нам. Он слишком много ел, вам следует чуть-чуть, нам не жалко, но вам так будет лучше.
(Все садятся в круг и начинают есть рыбу запивая ее водой из бутылки).
Сан Саныч. А как вообще у вас с прокормом? Одна рыба, как я погляжу.
Энлиль. Нет, это самое простое и вполне достаточно. Вы привыкли чревоугодничать, а мы едим для того, чтобы жить, - так, кажется, сказал Сократ.
Сан Саныч. Вы читали Сократа?
Энлиль. Вы, как я понимаю, человек образованный и помните, что Сократ, как человек очень умный, сам ничего не писал. Я читал, что писали о нем.
Сан Саныч. Разумеется, просто вы меня ошарашили. Не у Диогена ли Лаэртского вы прочли эту фразу?
Энлиль. У него. Ваш Сократ мне очень понравился, он настоящий Мутландец, но, предполагаю, ему у нас было бы несколько неудобно, так, скажем, дискутировать пришлось бы мало, а он всю жизнь этим и занимался.
Сан Саныч. По-моему, он был большой лентяй и, кажется, пьяница, впрочем, в Греции вино уважали все. А вы здесь совсем не спорите?
Энлиль. О чем? Это вы запутались в поисках истины, у вас много точек зрения и мнений, мы просто иногда обсуждаем некоторые вопросы, но не спорим.
Сан Саныч. А как же с афоризмом: "В споре рождается истина"?
Энлиль. Насколько я успел заметить за двадцать лет пребывания в вашем мире, спор у вас не является целью поиска истины, он у вас имеет самосмысл, спор ради спора. Вы спорите очень давно, но главных истин так и не отыскали. Декларированная вами свобода мнений и точек зрения, не более чем самоуспокоительная иллюзия. В подавляющем большинстве нет у вас ни собственных мнений, ни оригинальных суждений, повторяете распространенные суеверия, ошибки, просто глупости. Зато участники спора получают ощущение некоторой мыслительной деятельности и чувство самозначимости. (Подходит Доктор).
Сан Саныч. Док, я вам завидую белой, только белой завистью. И поэт, и я не нарушу секрета, ах, да здесь их нет. И уже любовь...
Ами. Отец рассказывал, что у вас о любви очень много говорят, тогда почему вы...
Энлиль. Иронизируете.
Ами. Да, иронизируете?
Сан Саныч. Сударыня, я серьезно, это прозвучало неловко, простите. Но действительно так!
Энлиль. А вы сами ничего разве не писали?
Сан Саныч. Писал и стихи, и песни, своя группа была. Голос у меня так себе, тембр приятный, как говорили.
Энлиль. А потом?
Сан Саныч. Потом..? После университета..? Был выбор, но ... По комсомольской линии пошел, там все в порядке. Я еще в университете молодежным туризмом занимался, полстраны объехал и заграницей побывал не раз, неплохо жил. А тут перестройка, комсомол стал тухнуть, я туда, сюда, чуть в священники не подался, Доктор тогда верно угадал, было дело. А потом бизнес пошел... и началось. С комсомольскими и туристическими связями неплохо закрутилось. Идем в гору, но скучно в офисе сидеть, этот вон (кивает в сторону Батона) решил прокатиться со мной до Сингапура. Прокатились. Набрали там барахла, сами виноваты, приличное судно нанимать следовало. Дрянь была ваша посудина, верно, Помощник?
Помощник. Была. Судно уже пять лет, как списано, вам говорили.
Сан Саныч. Но плавало оно?! Не повезло.
Помощник. Вам, господа, самолетом следовало, мы бы и без вас нужный груз и на Тайване и в Японии забрали.
Сан Саныч. Посмотреть хотелось, отдохнуть, позагорать на палубе немного, дома сразу дела. До Японии мы не добрались. Не повезло.
Энлиль. Отчего вы все на его величество случай перекладываете, у вас так всегда. Не получилось - случай виноват. Но, судя по тому, что вы нам сейчас поведали, вы здесь далеко не случайно, вы сами свою судьбу выбрали.
Сан Саныч. Верно, верно. Играли бы свое, один мой дружок сейчас звезда. Он у нас в группе самый талантливый был. Я гитару уже лет пять только по пьянке в руки беру.
Энлиль. Вероятно, больше не возьмете.
Сан Саныч. Вы думаете? Посмотрим. Как Помощник, доберемся мы завтра до шлюпа?
Помощник. Я моряк, мое дело море, здесь мне места нет. Надо идти, может быть, доплывем.
Сан Саныч. Вот и я говорю. (Оборачивается к Батону). Ты как там, оклемался?
Батон. (Приподнимается, садится). Кажись, полегче, хорошие у вас ягодки, и травка, похоже, ничего, ее курить можно?
Энлиль. Нет, этого у нас ничего нет.
Батон. Опять нет, есть хочу, Док, можно?
Доктор. Можно, но немного. (Батон встает, подходит к остальным, садится и начинает есть).
Сан Саныч. Но согласитесь, приятней, когда стол побогаче, вы, вероятно, разные деликатесы пробовали.
Энлиль. Пробовал, от каши-сечки до икры черной, многое пробовал.
Батон. Уж я этой сечки нахавался... слушай, ты ведь у нас был?
Энлиль. В России был значительно дольше, чем в других странах.
Сан Саныч. Что вы говорите, неужели так понравилось?
Энлиль. Как и везде, просто в России пришлось немного задержаться.
Батон. Статья? Срок?
Энлиль. Двести шестая, три года, плюс двести девятая, документов у меня не было.
Батон. Баклан, значит. Зона?
Энлиль. Нерыплаг.
Батон. Вот теперь верю. Я чувствовал, что-то не так.
Сан Саныч. Вы отсидели в России?! Вот это да!
Батон. Потом, небось, и ксиву получили?
Энлиль. Да, единственный документ, который у меня был за всю жизнь.
Сан Саныч. Понятно, почему вы так хорошо говорите по-русски. А что с вами произошло?
Энлиль. Ничего особенного: подрался, а поскольку я без документов и вообще неизвестно кто, я тогда по-русски плохо говорил, меня и отправили язык подучить.
Сан Саныч. Значит, вы не обиделись на родину нашу?
Энлиль. Конечно, нет.
Сан Саныч. (Иронично). Случай, разумеется?
Энлиль. Разве? Я сам пришел к вам, какой тут случай, все закономерно.
Доктор. Понравилась вам Россия?
Энлиль. Я не хочу оценивать вашу родину, мне нравится своя.
Батон. Я и говорил, одно и то же, страна мудаков, что здесь, что там.
Сан Саныч. Только очухался - уже метешь, побереги силы, завтра на шлюп идти.
Батон. Да, ладно, он понимает.
Энлиль. Но я и в других странах попадал в подобные ситуации, так что принял как должное.
Сан Саныч. Что, двадцать лет скитались по тюрьмам разных стран?
Энлиль. Нет, так меня уважили только в России. Я имею в виду, что задерживали меня много раз, но обычно отпускали, я нарушал закон всех стран, где побывал, единственным - незаконным переходом границы. Задерживали, как человека без документов, подержат - отпустят, вышлют, по-разному. За двадцать лет на несколько романов хватит.
Сан Саныч. Слушай, напиши, у вас получится, бестселлер на весь мир, - где, что было. Такие бабки заработаем!
Энлиль. Зачем они в Мутландии?
Сан Саныч. Да, я увлекся. Но если выберусь, а я в это верю, я вернусь, можете не сомневаться, и обязательно уговорю вас написать все.
Энлиль. Я согласен, если вы вернетесь.
Сан Саныч. По рукам, вам деньги не нужны, а мы... найдем, куда их определить, верно я говорю?
Батон. Верно.
Сан Саныч. Точно, я знаю, искусственную Мутландию сделаем, вроде Диснейленда, только не опасную. Такие бабки потекут, они там, на цивильном отдыхе, соскучились, экзотики жаждут, мы им такое предложим! Фильм в Голливуде, сценарий сделаете?
Энлиль. Если вернетесь.
Доктор. Вы что-то, сударь, разгорячились, но не порозовели, как подобает, а побледнели, успокойтесь.
Сан Саныч. Ах, Доктор, вы же поэт, что вы меня на землю, то есть на льдину, опускаете, может, эта мечта нас отсюда вытащит.
Доктор. Простите, но я все еще судовой врач, а потом... я отсюда никуда не собираюсь.
Сан Саныч. Я вас понимаю, Доктор, понимаю, но давайте обсудим этот вопрос наедине, поздней, согласны?
Доктор. Хорошо.
Сан Саныч. Вот и чудесно, вернемся к вам, уважаемый Энлиль.
Батон. А как ты через границы махал?
Энлиль. Где как, люди подскажут, что рядом живут, контрабандисты подбросят. А если была возможность вплавь, лучше ночью.
Батон. Через реки?
Энлиль. И через реки тоже, и через проливы, где была возможность, я всегда перебирался вплавь.
Помощник. Проливы? Какие?
Энлиль. Дарданеллы, Гибралтар, Ла-Манш.
Сан Саныч. Невероятно! Но я читал: плавают обычно в сопровождении, мало ли что.
Помощник. Есть любители плавать и в одиночку, но вы герой, десятки километров... Ла-Манш теплым не бывает, впрочем, о чем я говорю, понятно.
Сан Саныч. Вас бы в книгу Гиннеса.
Энлиль. У вас удивительно большие планы для данной ситуации.
Сан Саныч. Кстати, а на каком языке вы говорите между собой?
Энлиль. Это очень древний язык, у вас - мертвый язык, о его существовании только догадываются.
Сан Саныч. Если вы здесь очень давно... то может быть... Не намекаете ли вы, что это язык... На котором говорили люди, когда строили вавилонскую башню?
Энлиль. Намекаю. Не совсем тот, за столько лет он существенно изменился, но в целом вы правы.
Сан Саныч. Фантастика, простите, в Мутландии реальность, понятно, почему вы легко осваивали наши языки: они вышли корнями из вашего.
Энлиль. Вероятно.
Сан Саныч. Жаль, я не филолог, историю изучал, это пригодилось мне в поездках, в бизнесе, но в Мутландии это бесполезно.
Энлиль. Вы не совсем правы, я рассказывал Доктору, что отправился в ваш мир сравнить. Вы пошли другой дорогой, мы остались в прошлом, я имею в виду понимание жизни, смерти, смысла существования и прочего, и вернулся сюда, решив, что мы сделали правильный выбор.
Сан Саныч. Вы говорите о цивилизации, ее целях?
Энлиль. Да, но главное - суть человека. Вам известна цель цивилизации? Вы пришли куда пришли, мы вернулись в наше общее прошлое. У вас любят употреблять термин "духовность", никто не может объяснить, что это такое, но говорят об этом нечто с пафосом и благоговением. Так вот, в этом - духовном - смысле вы изменились, мы - нет.
Сан Саныч. Так вы еще и вернулись совсем в каменный век?
Энлиль. Мне представляется, что ваша формулировка не совсем удачна, в ней много социального, даже классового подхода, идея классового построения мира вам все еще симпатична? Но я понимаю, почему вы так думаете. От догмы, употребленной с материнским молоком, избавиться очень непросто.
Сан Саныч. Возможно, вы и правы, по различным "-измам" нас экзаменовали без вся-кой пощады.
Лев Иванович. Так что, завтра на шлюп?
Сан Саныч. Непременно.
Семен. (Подходит к Льву Ивановичу и тихо спрашивает). Лев Иванович, у вас на шлюпе случайно нет бумаги?
Лев Иванович. Какой?
Семен. Любой, чтобы на ней писать можно было.
Лев Иванович. Немного, но есть. Возможно, она отсырела, но подсушишь, и карандаши есть, даже краски. Что задумал?
Семен. Вы отдадите ее мне?
Лев Иванович. Пожалуйста.
Семен. Тогда я завтра пойду с вами, и прошу: не надо о моей просьбе никому говорить.
Лев Иванович. И предупреждать меня не надо. Прощайте все. (Уходит).
Доктор. Ты будешь ночевать на пляже?
Ами. Да.
Доктор. Одна?
Ами. Да, прощай.
Доктор. Прощай. (Ами уходит).
Семен. Подожди, (Догоняет ее) ты приносила воду в бутылках, море выбрасывает?
Ами. Нам море многое выбрасывает, чем-то мы пользуемся, а ненужное складываем в одном месте.
Семен. Ты можешь показать мне это место?
Ами. Конечно, когда вы вернетесь, я тебя провожу.
Семен. Скажи, я смогу отыскать там бутылку?
Ами. Наверняка, там много ненужных вещей.
Семен. Бутылка вещь очень нужная, особенно теперь.
Ами. Вернешься, провожу. Прощай.
Семен. Прощай, обязательно вернусь.
Энлиль. Доктор, вы пойдете к шлюпу?
Доктор. Я не собирался, но думаю, я должен им помочь. Кроме того, Батон, вероятно, не сможет завтра идти. Если ему станет хуже ночью, дать травы и ягод?
Энлиль. Да. Он не сможет завтра идти. Мне показалось, вы собираетесь навестить сегодня мою дочь?
Доктор. Вам не показалось, но я не могу ночью оставить больного. Вы против, чтобы я пошел к ней?
Энлиль. Нет, в ваше отсутствие Ами присмотрит за Батоном. Прощайте.
Доктор. Прощайте. (Энлиль уходит. К Доктору подходит Сан Саныч).
Сан Саныч. Вы не передумали? Вы пойдете с нами? Вы нам нужны, Доктор.
Доктор. Пойду.
Сан Саныч. Это хорошо: мне кажется, Помощник и Семен чувствуют себя неважно, но скрывают.
Доктор. Я вижу.
Сан Саныч. Может, дать им травы и ягод?
Доктор. Рано, пусть поборются сами, это лучшее средство - собственная воля; кроме того, с каждым приемом эффективность лекарства снижается, - это общий закон.
Сан Саныч. Вам видней.
Доктор. Не беспокойтесь, я возьму запас травы и ягод в наш завтрашний поход, это моя прямая обязанность.
Сан Саныч. Я надеюсь на вас, пора спать.
Доктор. У меня все больше и больше складывается убеждение: надежда есть иллюзия, иногда необходимая, но реально малополезная.
Сан Саныч. Вы совсем разочаровались в людях? Не верите никому?
Доктор. Верить, вероятно, можно только себе, на остальных приходится только надеяться.
Сан Саныч. А как же Энлиль и остальные здешние ребята?
Доктор. Они Мутландцы.
Сан Саныч. Вам это по душе, может быть, у вас и получится, но я все равно вам благодарен, что не отказываете в помощи.
Доктор. Давайте спать, до завтра еще надо дожить.
Сан Саныч. Попробуем. (Отходит и ложится. К Доктору подходит Семен).
Семен. У меня к вам просьба, Доктор, когда мы вернемся, обещайте сделать; а если я погибну, Ами и Лев Иванович вам о моей просьбе расскажут.
Доктор. А почему не сказать сейчас?
Семен. Погибнуть можете и вы, тогда моя просьба не нужна.
Доктор. Хорошо, пойдем спать, как самочувствие?
Семен. Нормально Доктор.

Действие 2.

Сцена 4.

(Еще сумерки, первые лучи солнца. Ами спит сидя, обхватив колени руками и положив на них голову. Вбегает Доктор. Ами, проснувшись, вскакивает).

Ами. Ты все-таки пришел, я ждала тебя. А потом задремала. Ты бежал?! Ты бежал ночью! Один?! По Мутландии?!
Доктор. Я бежал, я хотел проститься с тобой. Я иду на шлюп, нет, нет, я не собираюсь уплывать, но я должен им помочь. Я не мог прийти раньше; Батону ночью было очень плохо, я не мог его оставить. Пришел Лев Иваныч, они собираются, ждут меня, времени мало, я пришел проститься с тобой, может быть, я не вернусь, но я хотел сказать. Не знаю, как у вас, у нас, надо сказать непременно, я хочу сказать, даже если не вернусь. Я знаю, что ты знаешь, но когда скажешь, - лучше, сомнений не остается, не люблю сомнений. Я люблю тебя.
Ами. Как ты бежал? Мы здесь не бегаем, тем более ночью, это опасно.
Доктор. Но вы не боитесь смерти, а я спешил, я тоже не хочу бояться, и мне было легко, когда я бежал, потому что я тебя люблю, я бежал к тебе. И я видел опасные места, как вы, даже в темноте, чувствовал. Я тебя люблю, мне надо идти.
Ами. Ты вернешься. Я знаю. Ты похож на нас, ты вернешься еще и потому, что я тебя люблю. Ты знаешь и вернешься. Я в первый раз люблю и хочу любить до нашей смерти.
Доктор. Ты еще маленькая, в жизни многое меняется, нельзя загадывать навсегда.
Ами. Я не загадываю навсегда, я говорю о нашей смерти. Ты вернешься.
Доктор. Я люблю тебя, прощай. Позаботься о Батоне.
Ами. Я сделаю, что смогу, отец мне подскажет. Я жду тебя. Я люблю тебя. Прощай.
(Доктор убегает, Ами садится, обхватив колени, и смотрит на восход солнца).

Сцена 5.

(Раннее утро. Батон лежит, очень плох, говорит с трудом, у него одышка. Энлиль и Ами сидят рядом с ним).

Батон. Ты был прав, мне конец. Другим тоже?
Энлиль. Для тебя это важно? У вас имеет значение, умирать одному или нет, для нас это странно, тебе неприятно, если кто-то из вас выживет, а ты нет?
Батон. Наплевать, всем конец, но хотелось бы их дождаться.
Энлиль. Проститься? Вы прощались, почти как мы, перед их уходом.
Батон. Мне надо кое-что сказать Лексанычу. Мне надо дожить до их возвращения.
Энлиль. Это очень важно?
Батон. Мне уже нет, ему да, он будет неприятно удивлен.
Энлиль. У вас принято перед смертью примиряться, разве нет? А ты желаешь сказать на прощание неприятное.
Батон. Это точно неприятное, но это и будет примирением, кто знает, может, и есть что-то там.
Энлиль. Может быть.
Батон. Значит, здесь надо дела закончить, я должен его дождаться, сделай что-нибудь, я должен его дождаться, так ему будет лучше, мне уже все равно.
Энлиль. Хорошо, попробую. Дочь, сходи к серому ручью, поищи там черных ягод. Я знаю, что их мало и для них еще рано, но постарайся. (Ами уходит). Это редкие ягоды и очень сильные. Если она найдет, возможно, ты успеешь сказать, что хочешь. Они должны скоро появиться. Плыть легче, чем идти по Мутландии.
Батон. Дай бог, чтобы ей повезло; прошло два дня, как они ушли, они могут не вернуться?
Энлиль. Если хочешь дождаться, тебе лучше молчать, побереги силы. (Некоторое время молчат. Вбегает Ами).
Ами. Отец, я нашла, сразу две!
Энлиль. Дай ему одну. (Она приподнимает Батону голову и кладет одну ягоду ему в рот).
Энлиль. Разжуй и постарайся подольше подержать во рту.
Батон. Давай сразу две.
Энлиль. Нет, две тебя убьют, вторую потом. (Пауза).
Батон. Похоже, ягодки посильней тех будут. В голове просветлело, вы их едите?
Энлиль. Очень редко, мы не нуждаемся, как вы, в средствах, изменяющих сознание, мы ценим то состояние, что имеем, - это много приятней. Я пробовал у вас разное, на меня это впечатления не произвело.
Батон. Там без кайфа нельзя.
Энлиль. Это я понял, на ваш мир в обычном состоянии сознания долго смотреть за-труднительно.
Батон. Расслабон полный, как невесомый, сесть можно?
Энлиль. Помоги ему. (Ами помогает Батону сесть).
Батон. Девка у тебя, что надо, Док, - молодец, ему повезло, он парень ничего.
Энлиль. Это не везение. Чем человек является на самом деле, то с ним в конечном счете и происходит.
Батон. А у меня детей нет. Да я толком и не знаю, жены никогда не было, из баб, кроме шалав, и не знал никаких, я никогда никого не любил. И меня никто не любил. Даже мать, кормила, но любви не помню. Ты знаешь, ты у нас был. Я родился в пятьдесят четвертом, в пятьдесят третьем отец по амнистии вышел, тогда всех блатных выпустили. Отец вор был, его убили через год после моего рождения. Мать никогда не работала, все дела с корешами отцовскими, да черт-те с кем. Барахло паленое толкала, я мальцом с полуслепой бабкой. Подрос, все на улице, домой пожрать, если есть. Пять классов в школе проучился, из дома убежал, потом вернулся, опять бегал, возвращался. Мамане моей как все равно было - ушел, пришел... бабка померла, у мамаши хахаль другой, потом другой. Все с отсидки, отлежатся, откормятся, отвалят, снова за дела. Разговоры об одном, как взять, как сдать, кто сел, кто вышел, байки тюремные, с детства наслушался. Меня на первое дело взяли, когда мне десять лет было. Присмотрят квартирку, когда хозяев нет, особенно на верхних этажах, форточки часто не закрывают, меня привяжут за ноги и спускают с крыши, днем люди под ноги больше смотрят. Я нырк в форточку, отвязываюсь, открываю дверь изнутри - и пошел. Ребята войдут, спокойно пошуруют. Мне сначала по мелочи давали, а когда пошло дело, стали серьезно делиться. Стал постарше, свои дела пошли, пацанов собрал, но молодой был, глупый, понта много. Погорел со старшими, не один. На тюрьмушке мне маляву, ты малолетка, идешь паровозом, первая ходка, много не дадут. Я и взял на себя, никого не сдал, мало на первый раз мне не показалось, пять лет, а мне четырнадцать было. От звонка до звонка за колючкой, на малолетке сначала, потом на взрослую. Но ничего, я все дела знал. Папашку моего еще помнили, жил, как положено. С такими людьми познакомился, поучился уму-разуму: сам знаешь, там объяснят, что не так сделал. Ну и ягодки у вас, кайф, что надо. Только бы Лексаныча дождаться, а может, я не помру?
Энлиль. Пока есть силы, продолжайте рассказ.
Батон. Думаешь, дочка чему научится? Зачем ей это знать?
Энлиль. Лучше будет понимать Доктора.
Батон. Пусть, если поймет. Да ты объяснишь, ты бы у нас большим человеком был.
Энлиль. Я и был большим человеком, бродягой: никому не кланяешься, и терять нечего, нечего бояться.
Батон. У нас все боятся, кто что, но боятся, и я боялся, ладно, дальше. Вышел, мать совсем спилась. Про себя думал: теперь умнее буду, два годика погулял, поумнел, на двенадцать лет уехал. Конечно, если бы все мои дела раскрутили, на вышку потянул, не все - и так хватило, чуть не подох, ну, ты Сибирь нашу видел, знаешь, вкалывать - не мужик, но всякое бывало. Туберкулез, гепатит, дизентерия, две трети желудка оттяпали, прободная язва, вышел весь гнилой. Восемьдесят восьмой год. Подлечился и за дела. Вот здесь дела пошли, совсем другие бабки завертелись. Что-то опять голова закружилась...нет, ничего... Когда же эти вернутся?
Энлиль. Мы можем только ждать.
Батон. Дай еще ягодку.
Энлиль. Рано, подожди, я знаю.
Батон. Ладно, верю. Никогда никому не верил, это в нашем деле главное, все за себя, никому верить нельзя, все равно кинут, рано или поздно, но обязательно. А дела пошли хорошие, у людей бабки появились и какие бабки! А нам убедить поделиться, и все. Они к ментам не пойдут, те с них больше нашего сдерут. Попадались ретивые, но с ними быстро разбирались. Желающих на халяву хапнуть много, между своими разборки, но потихоньку разошлись, кому кого доить, кто кого прикрывает. Мы свое место застолбили, но жить, как у вас, без проблем - с делами нельзя, постоянно крутиться надо. Бабки были хорошие, я столько раньше никогда не имел, - мерс, телки, по загранкам меж делами прокатился, хату купил, под потолок забил барахлом, но каждый раз возвращаешься, только и ждешь проблем, кто поднимается, кто тонет, разборки постоянно. Черт, опять нехорошо стало, дай ягодку, мутит опять. (Проводит рукой по голове). Вот смотри, волосы полезли, как Иваныч говорил, клочьями. (Ложится. Вбегает Доктор, Ами бросается к нему).
Энлиль. Как прошло путешествие?
Доктор. (Глядя на девушку). Спокойно, шлюп оказался в порядке, день мы его снаря-жали, ночь плыли, Помощник свое дело знает, да и Лев Иваныч не забыл, они быстро нашли общий язык. Все живы, хуже Помощник, но молчит, держится.
Батон. Ему и положено молчать до поры, еще поговорит.
Доктор. Как ваши дела?
Батон. Хреново, Док, где Лексаныч?
Доктор. Идет за мной, я бежал.
Энлиль. Я бы рекомендовал вам ходить, не торопите ни жизнь, ни смерть, я вас понимаю, но тем не менее спокойней. Батона не спасти, мы дали ему крайнее средство, он настоятельно просил продлить ему жизнь.
Доктор. Теперь я спокоен.
Ами. Мне показалось, что прошла целая луна.
Доктор. Только два солнца. (Подходят Сан Саныч, Семен и Помощник).
Сан Саныч. Батон, ты как? Шлюп в порядке, сегодня грузимся и уходим.
Батон. Некуда тебе уходить. (Теряет сознание).
Сан Саныч. Док, посмотрите его, можно что-нибудь сделать? (Доктор подходит, смотрит пульс, зрачки).
Семен. (Ами). Ты обещала показать ваши запасы.
Ами. Это не наши запасы, а ваши отбросы, пойдем, покажу. (Уходят).
Энлиль. Он должен был уже умереть, но очень хотел что-то вам сказать, мы постарались продлить ему жизнь.
Сан Саныч. А можно еще так постараться, на пару месяцев?
Энлиль. Можно, но не более, чем на пару часов.
Сан Саныч. Жаль, черт, все складывалось неплохо, осталось погрузить воду, провизию и в путь. Доктор, как он?
Доктор. Он еще жив, но думаю, это конец.
Энлиль. Доктор, вот черная ягода, очень сильное средство, ненадолго оно вернет его к жизни, пусть скажет, что хотел, возьмите.
Доктор. А что с ней делать?
Энлиль. Раздавите ее у него во рту, он придет в себя. (Доктор выполняет).
Сан Саныч. Я вам все равно не очень верил, про смерть, вы живете, а мы значит, умрем? Я чувствую себя неплохо, разве голова немного кружится, но, может быть, это от качки, не спал всю ночь. Вы говорили, у нас неделя? А прошло четыре дня?
Энлиль. Максимум неделя.
Сан Саныч. Пом, вы как?
Помощник. В порядке, не привык жаловаться, с врачами общался только на мед. осмотрах, не помню, чтобы я когда-нибудь болел.
Сан Саныч. Значит, поплывем и доплывем, верно, Помощник?
Батон. (Приподнимается). Некуда тебе плыть.
Сан Саныч. Доктор, у него бред?
Батон. Это ты сейчас будешь бредить. Хорошие у тебя ягодки (Садится с трудом). Голова прояснилась, а тело болит, будто меня всю ночь в карцере метелили. Некуда тебе плыть, тебя нет, ты там должен был остаться.
Сан Саныч. Что ты несешь? Док, он бредит?
Доктор. Не похоже, взгляд ясный, пульс слабый, аритмия, похоже, агония.
Батон. Ты ничего не знаешь, ты уже должен рыб кормить.
Сан Саныч. Что вы ему дали, он спятил?
Энлиль. Крайнее средство, он хотел дождаться вас. Говорите, у вас мало времени, очень мало.
Батон. Слушай, не перебивай, потом будешь думать, ты у нас любишь думать, будет о чем.
Сан Саныч. Говори, только без намеков, по делу.
Батон. А дело простое. Я с тобой не погулять поехал, я тебя в море спихнуть должен был, несчастный случай с тобой случился, понял? Нет? А ты корешка своего, компаньона, вспомни, Колю-одноклассника, вы с ним с первого класса не разлей вода, так? Не перебивай, говорить мне тяжело, слушай, сейчас мое слово последнее, говорят, не перебивай. После школы вы разошлись с Колей, ты в университет, а он на досках пятерку схлопотал, верно?
Сан Саныч. Знаю, на иконах погорел, он мне рассказывал.
Батон. Он тебе не все рассказывал. Когда вы с ним через десять лет встретились, ты что имел, комсомолец-путешественник? Связи ты имел, по всей стране и загранкой, а Коля бабки имел, верно? Ты знаешь, как он их заработал?
Сан Саныч. Челноком мотался.
Батон. Челноком... ты дурак, это он тебе сказал, а ты поверил и проверять не стал, тебе деньги на дело нужны были, вы и поладили: твои связи, его бабки, неплохо завертелось?
Сан Саныч. Он друг с детства, что я его проверять должен?
Батон. Должен был, не подыхал бы сейчас в этой Мутландии. Коля, дружок твой, как вышел, сколотил из пацанов-качков команду и наехал на гостиницу, где интуристы стопорились. Ему в зоне Зуб подсказал, что начальство там ментов сильно боится, и место не занято. Он хорошо развернулся, на него несколько десятков девок работало, он с них три шкуры драл, а потом с корешками своими и пользовал, как хотел. Малолеток по вокзалам собирал, наобещает золотых гор, их всегда полно, дур деревенских, паспорт заберет, для прописки будто, и все. Вкалывай, девочка, за валюту и не забудь поделиться. А кто возникал, с теми круто, синяков на морде наставят, она неделю, две работать не может, а жрать надо. Потом месяц простой отрабатывает. Коля твой аккуратный был, свои деньги не мотал, придерживал бабки и правильно делал. Полный беспредел тогда был, но разобрались потихоньку, гостиницу перекупили, а Колю попросили по-хорошему, даже откупную дали. Он понял, ушел, и здесь ты. Вы развернулись круто, из двадцати стран товар таскали, две турфирмы, на весь мир, а квартир сколько перекупили? Ты не знаешь, это больше Коля, и крышу он тебе привел, когда Зуб с отсидки вернулся.
Сан Саныч. И тебя, сволочь, он привел.
Батон. И меня, я ему квартирки помогал освобождать от дураков, ты не знал, конечно, как это делалось, тебе не надо. Ты по загранкам мотался, договоры, контракты, как дурак, и Колю с собой возил, он все твои каналы теперь знает. Ты ему больше не нужен, ты все места прикормил, таможники с тобой, как с дружком, сколько ты с ними водки перепил, и гитара всегда при тебе, артист-комсомолец. А Колю теперь все знают и фирму твою, вашу, его теперь фирма. Не нужен ты ему стал.
Сан Саныч. Врешь ты.
Батон. Нет, может, я первый раз в жизни правду говорю. Думаешь, вас не пасли? Зуб стар стал, на харчах ваших пригрелся, ему хватает, а в деле нельзя так, не идешь вперед - тонешь как на болоте. Я ходил сутки по болотам, когда ноги делал, тогда меня менты достали, но крепко запомнил: не идешь вперед - тонешь. А Зуб спокою захотел, в рисковые дела его теперь не затащишь, идут хорошие бабки, сиди спокойно. А за вами серьезные люди приглядывали, как вы лихо и морем, и воздухом, на поездах, барахло разное возили, гладко. Вот и подошли ко мне с делом. Я понял: ты не будешь, Зуб не будет, а Коля возьмется. Зна-чит, ты не нужен и Зуб не нужен, я думаю, его уже нет. Но Зуб - вор, по нему никто плакать не будет, и менты сильно суетиться не будут, ты - дело другое. Из пушки тебя палить неудобно, убит честный бизнесмен, фирму замараешь, а она чистая нужна для дела, чтобы все твои друзья верили Коле и оплакивали бы тебя вместе с ним, продолжателем твоего дела. Вот и решили мы тебя на корм рыбий перевести, и не дома, нет, а здесь. Я с тобой и поехал, я и судно это нашел, ты его брать не хотел, я тебя уговорил. Шторм помешал, неудобно в шторм, подозрения возникнуть могли, а вот в ясную погоду ты мог поскользнуться, хватя лишнего, и упасть за борт.
Сан Саныч. Тебе, урке, никто бы не поверил.
Батон. Мне нет, ему бы поверили (Указывает на Помощника). Он бы и поиски твои организовал. А я вообще в тот момент на другом конце корабля был, и он меня видел.
Сан Саныч. Это правда?
Помощник. Правда.
Сан Саныч. Но зачем?
Батон. По вашим каналам серьезные люди наркоту таскать собирались, Ни ты, ни Зуб не согласились бы. Коля согласился. Это тебе не сигареты и не жвачка, даже не компьютеры, это такие бабки! На всю Европу хватит, не то что на Россию. Так что некуда тебе плыть. В России тебе шагу не шагнуть, тебя уже оплакивают.
Помощник. Нас всех уже оплакивают.
Батон. По мне плакать некому. Всё. Всё, чувствую, всё. (Ложится. Незаметно подходят Семен и Ами. Семен отводит Доктора в сторону).
Семен. Доктор, помните о моей просьбе?
Доктор. Да.
Семен. Доктор, я вам не всё сказал. Меня в армию девушка провожала, невестой считалась, мы вместе в школе учились, на одной улице жили. Любил я ее, я никого больше не любил. Два года до армии вместе, каждый день виделись, все у нас было, вы понимаете, Доктор... Провожала меня, говорила - ждать будет, любит, и раньше говорила, что любит. Письма сначала каждый день писала, я всегда отвечал, потом реже, да и мне не всегда времени хватало. Но писала до самого конца, люблю, жду. Доктор, я только ее письмами и жил три года... Ни о чем другом не думал, если новых писем не было, старые перечитывал. Домой ехал, как летел, мне казалось: поезд еле тащится. Со станции ночь в деревню шел, пешком, всю ночь шел. Сразу к ней, домой не заходил. А она в огороде белье развешивает и живот, вот-вот рожать. Я ничего не сказал, развернулся и домой. Спрашиваю своих: что? Мать плачет, отец с похмела материт всех баб, сеструха за три года в дылду вымахала, стерва такая, ехидничает, мол, знаю все, меня прямо стошнило. Что молчали? Почему не писали ничего, спрашиваю? Молчат. Как жить здесь буду? подумал, плюнул и уехал сразу. Дальше знаете, мать и отец померли, сеструха пропала, куда-то уехала, пять лет ни слуху ни духу, я писал, все письма назад возвращались. Меня никто не ждет. Я после такого на женщин смотреть не мог, не мог и всё. До самого конца писала: люблю, жду. Ну ладно, это было. Вот, Доктор, просьба у меня к вам. Я умру, не перебивайте, я знаю, я понял, они не врут. Этот уже кончается. (Во время всего разговора Батон что-то бормочет, мечется, судороги сводят его тело).
Семен. Я тоже чувствую себя плохо, вы, Доктор, может быть, один выживете, я понял, у них добрым надо быть, вы добрый, они любят по-настоящему, честно, вас эта девчушка полюбила, вы, кажется тоже; они все что-то делают, я этого ничего не умею. Вы сможете, но вам трудно будет, они привыкли все на память, у нас не так, мы записываем все. Доктор, я принес со шлюпа бумагу, мне Лев Иванович отдал и карандаши, напишите, что здесь с нами было, напишите, почему мы умираем, у вас получится. Это вам поможет, вы выживете, я верю вам.
Доктор. Для кого писать?
Семен. Для вас, для себя пишите, но не только. Раньше в море, рассказывали, почта была. Пишут письмо, запечатывают его в бутылку и кидают в море. Море принесет ее людям, может быть, они прочтут. Это единственный шанс, напишите, это вам поможет, я понял. Бутылку мне дала Ами, заткните ее парафином от свечи, я нашел ее на шлюпе.
Доктор. Хорошо, Семен, обещаю, только ты сам не спеши умирать.
Семен. Нет, Доктор, мне конец, голова кружится, волосы лезут, вижу плохо, все расплывается, помочился сегодня, моча мутная с кровью, мне конец, напишите, не обманите.
Доктор. Хорошо, Семен, я тебе обещаю. (Стон и хрип умирающего. Доктор подходит, смотрит пульс на руке, на шее, слушает ухом сердце, смотрит зрачки).
Доктор. Все, скончался. (Некоторое время все молчат).
Сан Саныч. А как вы хороните своих?
Энлиль. Его мы похороним как всех, после смерти все равны. А хороним просто, там, за серым холмом озеро, оно никогда не замерзает, близко к нему подходить опасно и провалиться можно, да и дышать трудно, сильные испарения. Там даже для нас необычайный состав, тело человека растворяется в считанные мгновения, эта наша братская могила, как у вас выражаются. Специальных ритуалов для такого случая у нас нет. Каждый, кто хочет проститься, делает это по своему усмотрению. Единственное, мы делаем это быстро: несмотря на холод, тела в Мутландии разлагаются очень скоро.
Сан Саныч. Как я понимаю, отнести его к месту успокоения наша обязанность.
Энлиль. Если вы сможете это сделать сами, если нет...
Сан Саныч. Мы справимся, Пом, принесите-ка кусок парусины. (Помощник уходит). Я оказался прав, с его профессией долго не живут, но мое пророчество не принесло мне никакого удовлетворения. Хорошенькую историю он рассказал на прощание. Ай да Помощник! Док, мы донесем его вчетвером? Семен, ты как?
Семен. Донесем. А как вы подходите к этому озеру?
Энлиль. Мы не подходим, мы спускаем тело по склону холма, оно соскальзывает вниз. (Появляется Помощник с куском парусины).
Сан Саныч. Быстро вы, неужели влюбились, как Доктор, и тоже бегали?
Помощник. Бегал, но по другой причине: хочется поскорее избавиться от падали.
Сан Саныч. Ну что вы, вы были с покойным компаньонами по некому делу, а тут такое неуважение к усопшему: падаль...
Семен. Не принято говорить плохо о мертвых, правда, Доктор?
Энлиль. Лучше научиться не думать дурного о живых.
Помощник. Это возможно в Мутландии, у нас о живых лучше совсем не думать.
Сан Саныч. Что вы, Помощник, разговорились, как Батон перед смертью? У меня есть к вам вопросы... Но потом.
Помощник. А я и отвечу, давайте за дело. (Доктор, Помощник, Сан Саныч и Семен укладывают тело на парусину, поднимают и уносят вслед за Энлилем и Ами).

Сцена 6.

(Энлиль, Ами, Сан Саныч, Помощник, Доктор, Семен. Тело лежит на льду. У Ами в руках сверток).

Энлиль. Там, внизу видите испарения - это и есть наше последнее.
Сан Саныч. Не исключено, что и наше тоже, не беспокойтесь, Помощник, я не собираюсь вас туда спихивать, но стоило бы.
Помощник. А я и не беспокоюсь, я знаю, как я умру.
Сан Саныч. Вы молча Мутландцем заделались? Наперед о своей смерти знаете? В таком случае, предлагаю вам последнее слово, пред тем, как мы предадим тело растворителю сущего.
Помощник. Вам, как не состоявшемуся священнику, это более кстати.
Сан Саныч. Док, может, вы что скажете.
Доктор. Я не судмедэксперт и не патологоанатом, кадавр - не мое дело.
Сан Саныч. Значит, это и есть ваше кладбище?
Энлиль. Чем оно отличается от ваших?
Сан Саныч. Да, пожалуй, ничем. Из вас, вероятно, любой может прийти на холм и по-стоять над последним местом, сам процесс у нас более демонстрационен, а в целом одно и то же. Знаете, ощущение на холме, как на наших кладбищах, не скажу, что я их часто посещал, но случалось... Какой-то покой, верно, Доктор?
Доктор. В Мутландии я постоянно чувствовал себя, как у нас на кладбищах, здесь, на холме, ощущение усилилось. (Обнимает Ами за плечи).
Сан Саныч. Может, останемся? Если уже полное умиротворение.
Помощник. Вы и останетесь.
Сан Саныч. Что у меня за судьба такая? Один оппонент исчезает, на его месте возникает другой, до времени молчащий.
Семен. Давайте отпустим его, пусть идет, скользит с этой скалы. Нехорошо как-то, принесли хоронить, сказать нечего, отпустим молча. Нам самим скоро умирать.
Сан Саныч. Семен, ты прав. (Четверо берут тело Батона и спускают с холма, слышен всплеск).
Сан Саныч. Что-то забурлило, (Присматривается) туман гуще, рассеивается, это все?
Энлиль. Все. (Пауза). Доктор, что бы вы написали на воротах кладбища? Писали? Прочтите, у нас смерть не грусть и не печаль, просто она есть.
Доктор. Ошиблись вы, решив, что мы расстались навсегда, здесь время не бежит и не идут года.
Сан Саныч. Ай да Доктор, а еще?
Доктор. Присядь, передохни, прохожий, пора бы привыкать к местечку, где мы встретимся опять.
Сан Саныч. Встретимся, значит. Прямо скажу, вы меня расстроили, вы, вероятно, выживете, а с тем, кто туда сейчас ушел, мне встречаться не хочется.
Помощник. Да что вы? Мне казалось, вы прямо приятели.
Сан Саныч. Вы правы, я всю жизнь был очень неразборчив в знакомствах. Колю, убийцу моего несостоявшегося, другом считал, с кем только дело не имел... Всегда, а наплевать: дело есть дело, а кто этот человек - не столь важно. Оказывается, нет: очень важно, кто это человек. (Садится). Что-то мне нехорошо сделалось.
Энлиль. Здесь долго находиться нельзя, надо уходить.
Сан Саныч. Даже вам?
Энлиль. Нам нет, но для вас это место самое неприятное.
Сан Саныч. Понятно, нам все равно, а вам зятя поберечь следует.
Энлиль. Он сам о себе позаботится, но если вы собираетесь плыть...
Сан Саныч. Куда? Домой дороги нет, а бродить, как вы, по белу свету я не смогу.
Энлиль. Вы поплывете, Помощник?
Помощник. Разумеется, я моряк и хочу умереть в море, у нас это нормально.
Сан Саныч. Значит, вы не верите, что доплывете?
Помощник. Почему не верю? Просто меня также никто там не ждет, но я поплыву, а вы, Семен?
Семен. Я? Доктор, вы обещали?
Доктор. Да, я сделаю.
Семен. И хорошо, все, что вам потребуется, у нее. (Указывает на девушку). Я... я не поплыву. (Делает шаг вперед). Прощайте все, Доктор, сделайте обязательно, прощайте! (Прыгает со склона).
Доктор. Семен! (Слышен всплеск).
Ами. Отец! Зачем он!
(Пауза).
Энлиль. Да, у нас так не делают. Он видел смерть Батона.
Помощник. Я чувствовал, что-то подобное он сделает.
Доктор. Почему?
Помощник. Вначале, он замкнулся, не разговаривал, а когда пошли на шлюп, вел себя, как исполнительный матрос, как будто принял решение. Когда человек принимает решение, ему становится легче. Он был оживлен, когда мы возвращались, даже улыбался.
Ами. Когда он говорил со мной, всегда улыбался.
Доктор. Ты вторая девушка в его жизни, которой он поверил, первая его обманула.
Энлиль. Единственный из вас кто попал сюда действительно почти случайно.
Сан Саныч. Он давно знал о Мутландии, два года за ней наблюдал: точно судьба.
Энлиль. Мы неразрывно связаны со своим миром, зачастую помимо нашей воли. Мы разделяем судьбу Мутландии, вы - судьбу своего мира, даже здесь у нас. Надо уходить.
Доктор. Прощай, Семен.
Ами. Прощай, Семен.
Сан Саныч. Прощай, Семен.
Помощник. Прощай, матрос.
Сан Саныч. Доктор, у вас осталось два пациента, на пятьдесят процентов меньше прежнего. Доктор, вы радуетесь, когда численность ваших пациентов уменьшается?
Доктор. Не знаю, не таким путем... Но я не хочу более быть доктором.
Сан Саныч. А вы им и не будете! Здесь, похоже, все здоровы и вы, как профессионал, не нужны. Вы будете писать стихи и любить... Как это приятно должно быть. И у меня была такая возможность. Но я вас очень прошу последних двух проводить в мир иной, а потом валяйте, переквалифицируйтесь.
Помощник. Я в докторе не нуждаюсь, я на шлюп.
Сан Саныч. На несколько вопросов не откажите в любезности ответить.
Помощник. Отвечу.
Энлиль. Пойдем, поговорите на пляже.

Сцена 7.

(Доктор, Помощник, Энлиль, Ами, Сан Саныч).

Сан Саныч. Как насчет поминального обеда? Возможно, у вас это не принято, но просто хочется есть. Я понимаю, есть у вас вредно, и у нас об этом частенько говорят, и еще существует мнение, что жить вообще вредно.
Энлиль. Дочь, принеси нам перекусить, пусть это будет поминальным обедом. Из всех застолий, в которых мне приходилось участвовать у вас, поминки производили на меня самое приятное впечатление. Нигде люди не ведут себя так осмысленно и достойно, как на похоронах и поминках. Все остальное у вас излишне суетно и крикливо, а главное - по большей части бессмысленно. Вы соблюдаете множество старых ритуалов, истинный смысл которых утрачен или большинством присутствующих не воспринимается.
Сан Саныч. Я согласен с вами. Сравнить свадьбу с поминками. Сколько пошлостей и глупостей говорят у нас на свадьбах. Родственники, как правило, разругаются, гости нередко передерутся, молодые чувствуют себя идиотами, я, по крайней мере, именно так себя ощущал. Точно, Пом?
Помощник. Пожалуй.
Сан Саныч. Ни я, ни моя невеста клоунами никогда не были. А молодых заставляют для развлечения гостей, доброй половины которых ты и не знаешь, черт знает что выделы-вать, дабы этих самых гостей побольше растрясти... Коммерческое предприятие, иначе не назовешь. Глубоко личное, прямо говоря, интимное дело, превращается в балаган. Наутро на физиономии смотреть не хочется. То ли дело поминки. Люди примиряются, ищут в усопшем исключительно положительные качества и находят! Иногда немало, этакий момент всепрощения, умеренно выпивают, обедают и мирно расходятся, никакого скотства, обжорства и пьянства. Что бы это значило? Может быть потому, и поминки проходят, скажем так, умиротворенней, нежели свадьбы: к последним готовятся загодя, а к поминкам обычно впопыхах. Как думаете, Помощник?
Помощник. Думаю, имея такую склонность к рассуждениям, к философствованию, вы вполне могли попытаться выжить и в Мутландии. Может быть, еще не опоздали?
Сан Саныч. Опоздал, чувствую я себя мерзко, Док, это не жалоба, я констатирую. Вы знаете, Помощник, у меня отпала всякая охота вас о чем-либо спрашивать, все, собственно, понятно. Я представляю, как это делается. У каждого человека есть слабости и проблемы... У вас наверняка проблема семейная, если вы сказали, что вас никто не ждет.
Помощник. Жена оставила меня еще несколько лет назад, я много времени проводил в море. Детей у меня нет, не получилось, родители давно умерли. Так что ...
Сан Саныч. Это еще лучше для известной ситуации: вы не боитесь рисковать. Нечем особенно рисковать, а когда человека держит только нравственный закон, который в нас теоретически должен присутствовать, по представлениям некоторых философов и богословов, неизвестно, удержит ли он, этот закон, человека от проступка или преступления.
Помощник. Вы, без сомнения, ошиблись в выборе профессии: иерархи церкви, в кои вам следовало податься, как я слышал, живут вполне сносно, степенно, - и никакого риска.
Сан Саныч. Нет, это не по мне, а проблемы с нравственным законом у иерархов существуют, коль они люди... Вам предложили место капитана? На приличном судне? Им наверняка нужны свои капитаны?
Помощник. Наоборот, капитан в море - лицо особое, он должен быть чист, как младенец, он за все в ответе, случись неприятность, если капитан замешан, - позор, потеря доверия ко всей компании. Капитанов берегут, капитанов все знают, Помощник - дело другое. Если замешан капитан - это система, если только Помощник, - случайность. Нет, в капитаны я не метил.
Сан Саныч. Просто деньги?
Помощник. Не совсем. Я долго размышлял, почему согласился, а потом понял, одно маленькое обстоятельство подсказало. Я не удивился, когда мне предложили это мерзкое дело, я стал его обдумывать. Понимаете: не возмутился, не разгневался, даже не удивился! У нас ненормальное сделалось нормой. Закон, о котором вы упоминали, деформировался до неузнаваемости, и очень легко, заметьте. Все, что клеймилось и осуждалось при той, далеко не ангельской системе, выплеснулось из нас самих, как из помойного ведра, причем нам прямо в лицо. Вы комсомолец, помните: тогда массу людей власти и около нее отирающихся упреждала система, имеющая в себе некий кодекс поведения, лицемерный, конечно, но его придерживались, его требовалось соблюдать, иначе было нельзя. Затем система исчезла, правила игры изменились, и остался вами уважаемый нравственный закон, который в человеке существует, как вы выразились, - теоретически. А что показала практика, где те люди, которые начинали и были первыми романтиками демократии? Большинство из них сейчас заняты совсем другими делами. Возможно, вначале они и были искренни, но потом ваш внутренний закон был раздавлен внешними насущными обстоятельствами, не без помощи и под руководством таких, как
Батон. Они свои порядки ввели в жизнь и вы сами, и многие это приняли. Так что вы хотите? Может быть, вашего закона и нет вовсе?
Сан Саныч. Да наверняка есть, по крайней мере, у Мутландцев, они тоже люди.
Помощник. Это мы... может быть, тоже...
Сан Саныч. Мы с вами этого не узнаем, но хочется надеяться, мы тоже... люди. Я также не удивился, услышав от Батона эту историю, и совершенно на вас не в обиде.
Помощник. Вот видите, мне и объяснять особенно не пришлось, вы все поняли сами.
(Появляется девушка.)
Ами. Я принесла еду.
Сан Саныч. Очень кстати... Доктор, хороший аппетит является признаком здоровья?
(Все с готовностью садятся в кружок и начинают есть).
Доктор. Хороший - нет, нормальный - да, но в медицине вопрос нормы - самый сложный вопрос.
Сан Саныч. Не только в медицине... Норма или мера, как говаривали древние, - лучшее, что может приобрести человек в своей жизни.
Помощник. Может, но жизни на это у него не хватает.
Сан Саныч. Нам хватило, я уже чувствую себя на том свете... очень необычное ощущение. Вопросы еще существуют, но в целом...
Помощник. Если существуют вопросы, вы еще здесь, ответы, вероятно, получите там.
Сан Саныч. Вы говорите таким напутственным тоном, словно я умру, а вы нет. А мне понравился здешний похоронный ритуал. И знаете чем? В нем можно участвовать самому. Как почувствовал: пора, добрался до скалы - и все, никому никаких хлопот.
Помощник. Вам такая возможность представится.
Сан Саныч. Обязательно воспользуюсь... силы уходят с каждым часом... но хотелось бы еще поболтать.
Помощник. О чем? Вам что-то неясно? Спросите у них. Мне, по правде сказать, также нехорошо, пора на шлюп, иначе и в море выйти не смогу.
Сан Саныч Подождите, как вы думаете, почему это с нами произошло? Ладно, я о вас не говорю, с Батоном относительно понятно, но... Доктор, Семен?
Помощник. Почему мутландцы живут, а мы умираем? Мы умираем не только в Мутландии, дома мы делаем то же самое. Вы разве этого не заметили? Ах да, я забыл, вы представляли, что за вами будущее? А теперь заметили, что и у вас его нет - ни здесь, ни там. Мутландцы просто живут, а мы выживаем, упорно и мучительно, как умираем в Мутландии. Всю свою жизнь мы готовимся к иному, у нас это главный смысл существования, к лучшему, худшему - неважно. У мутландцев главная ценность - собственно жизнь, само существование в этом мире, для нас - результат: если жил, давай результат. У нас без результата, который нам самим и не принадлежит, тебя и не было вовсе.
Сан Саныч. Куда ни кинь, всюду клин. И что мне сразу Мутландия не приглянулась? Страха особого я здесь не испытывал, вот удивление не покидало меня ни на минуту. Доктор, у меня что-то происходит с головой, я думаю сейчас не о том, почему мы умираем здесь, а как мы могли жить там?
Помощник. Вы поразмышляйте над этим, иного результата ждать и не приходилось, приятного вам купания в озере забвения, прощайте, Доктор, я на шлюп, нет, помогать мне не надо, все следует делать самому. Прощайте, Энлиль, несмотря на ситуацию, приятно было с вами познакомиться, прощайте, девушка. (Уходит).
Энлиль. Умирать вы умеете.
Сан Саныч. Не научились жить... остается утешиться тем, что научились умирать.
(Пауза).
Сан Саныч. Помощник ушел.
Энлиль. Все уходят.
Сан Саныч. Док, пожалуй, мне тоже пора... или я еще протяну? А стоит ли? У меня последнего слова нет. Он все-таки убил меня, Помощник прав: у них такие правила.
Доктор. Вспомните Льва Ивановича, ему было хуже, чем нам.
Сан Саныч. Нет. Ему было проще. Он всю жизнь делал, что хотел, как они, я - что положено. Такие, как я, имеют успех при жизни, мало утешения перед смертью и ничего после нее.
Энлиль. Могущество, что дают человеку деньги и власть, умирает вместе с ним, величие, как результат его творений, остается.
Доктор. Я не пример, но также делал, что положено.
Сан Саныч. Не так: вы любили, то что делали, вы жили этим, я, как все, откладывал жизнь на потом. Скажите, Энлиль, что вас более всего удивило в нашем мире?
Энлиль. Удивило многое: неопределенность ваших желаний, например... никто не хочет быть старым, но и не стремится умереть молодым.
Сан Саныч. Это у нас вещь обыденная: желать одно, делать другое и в дополнение постоянно сомневаться.
Энлиль. Убедил меня в нашей правоте такой незаметный вам, как мне показалось, факт. Некрасивые, несимпатичные детишки встречаются крайне редко, откуда столько уродливых стариков? Доктор, как вы думаете?
Доктор. Думал, живущий достойно - в старости красив.
Энлиль. И мне так показалось: молодость - возможность, старость - результат. В данном случае: результат нравственный, иначе сказать - мудрость. У вас, как правило, с возрастом глупеют.
Сан Саныч. Вы нашли друг друга, афоризм за афоризмом. Вы хотите сказать: к чему стремишься - тем и являешься?
Энлиль. Именно.
Сан Саныч. У нас познающие себя либо подаются в отшельники, либо не обращают внимания на славу и хулу.
Доктор. Отшельников, как полоумных, еще терпят, других очень не жалуют, ибо оценивают их поступки по собственным мотивам
Сан Саныч. Энлиль, можно вопрос?
Энлиль. Любой.
Сан Саныч. Скажите, вы в Бога верите?
Энлиль. Нет, кому мы должны верить? У нас нет людей особо приближенных к Богу... мы не верим, мы знаем.
Сан Саныч. У вас каждый понимает, что это такое?
Энлиль. Вас это удивляет?
Сан Саныч. Здесь все удивляет. Допускаю, вы ощущаете присутствие, возможно, это врожденное чувство, но вы сами можете мне объяснить, что это такое?
Энлиль. Жить любопытно, поскольку объяснить можно все. Конечно, мы рассказываем своим детям о том, что вы называете Богом... Доктор, как бы вы определили?
Доктор. Не знаю, пытался... Есть нечто, существующее и вне, и внутри нас, что одно и то же, но сформулировать не берусь. Мое приобщение к религии, по настоянию моей жены, когда я отправлялся в первое плавание, произвело на меня самое удручающее впечатление. Крестили скопом и младенцев, и взрослых, мужчин и уставших от жизни женщин. Батюшка был сильно пьян, путался и в тексте, и в рясе.
Сан Саныч. (Смеется). Со мной случилась та же история, но я не расстроился, поскольку сам был сильно навеселе. Вы правы, Энлиль; бог ни в подношениях, ни в посредниках не нуждается.
Энлиль. Вам еще не все ясно? Вы сами ответили на вопрос, чуть раньше.
Сан Саныч. Мера? Возможное - невозможное? Допустимое - недопустимое? И в каж-дом и во всем?
Энлиль. Можно сформулировать и так. В каждом есть все.
Сан Саныч. Доктор, вы согласны?
Доктор. Не знаю. Мы, Александр Александрович, прожили, как вещает статистика, большую часть нашей жизни, на главные вопросы ответа не найдя... Вы хотите сделать это за несколько часов?
Сан Саныч. Пользуюсь исключительным, предсмертным случаем... вы собираетесь жить, у вас другие возможности. Мне, как человеку, любопытно. Как бы мы от мутландцев ни отличались, но человеку разумному, к виду которых я, надеюсь, принадлежу, даже перед кончиной, а вероятно, именно поэтому следует кое-что понять.
Энлиль. Человеку разумному пора становиться человеком раздумывающим.
Сан Саныч. Пора... Жаль, что человечество вас не слышит.
Энлиль. Ему много раз об этом говорили.
Сан Саныч. А что толку? Гром не грянет - человечество не перекрестится. Ладно, оставим всех. Для меня, скажите, там... что-то есть?
Энлиль. Есть.
Сан Саныч. Спасибо. Вы имеете удивительную способность утешать. Великолепная страна, вас, Доктор, о посмертной жизни не спрашиваю, вам еще рано об этом думать, очень надеюсь, что вы успеете выполнить просьбу Семена. Я присоединяюсь к ней. Может быть, там раздумывающих станет больше. Мне нехорошо, все плывет, но ягоды есть я не буду. Много хотел, много, а сейчас желаю одного... дожить до утра. У вас очень красивое утро. Доктор, вы любите утро?
Доктор. Не знаю, пожалуй, я больше люблю ночь.
Сан Саныч. Я так и думал. Ночь зовет к уединению, вам с людьми скучно. Напишите, Семен прав, это поможет. Ваше "не знаю", я воспринимал как неуверенность и ошибался. Вы не любите ставить точку - и правильно: жизнь - процесс, мы конечны, но Энлиль говорит, там есть... и я верю, нет - знаю, так лучше. Не первые мы... и не последние, если есть прошлое, есть и будущее. Энлиль, почему мы умираем? Мы были одним народом, вы сами говорили, почему? Доктор влюбился, пусть повезло.
Ами., простите, я хочу понять, вы влюблены - дай вам Бог. Я знаю, для меня все, - скажите, мне сейчас можно, последняя моя ночь...
Ами. Вы мужчина, любовь - это более для женщины.
Сан Саныч. Что не увидел, не понял я, когда мы сюда попали? Что? Энлиль?
Энлиль. Для решения вопроса вы более пользовались разумом, нежели чувствами. Доктор поступил иначе.
Сан Саныч. И это странно: медицина - наука точная.
Доктор. Вы заблуждаетесь: медицина - искусство, вам как специалисту по Древней Греции это должно быть хорошо известно.
Сан Саныч. У греков не было науки в нашем понимании. Вы сами считали медицину искусством?
Доктор. Разумеется. Типичный медицинский миф: каждый считает себя неповторимой индивидуальностью, а наука как система требует статистики и стандартизации. Вам, как субъекту, значимо, что вещает статистика? Нет. Вы не желаете, чтобы вас пользовал ремесленник, и тем не менее называете медицину наукой, когда на самом деле индивидуальная неповторимость человека требует соответствующего подхода и к личности, и к болезненным проявлениям... разве это не искусство?
Сан Саныч. Пожалуй, вы правы, поэтому вам было легче. Слабое утешение. Да нет, все правильно, у нас нередко эскулапы становятся писателями. Как Семен угадал! А я... Вы правы, Энлиль, я думал... разумный поступок требует времени, эмоциональный - нет. Там у нас мы увлеклись рациональным, статистически достоверным, математика - во главе угла. А если вдуматься, математически нашу жизнь, собственную, даже не чужую, можно выразить уравнением с одной известной величиной - датой рождения, и то не всегда. Что происходит с тем миром? Энлиль? Мы любим и ценим совсем другое. Богатство, власть, славу... наверное, потому, что все это можно приобрести, талант - никогда.
Энлиль. Вам представляется, цель эволюции - способность приспособиться к внешней среде, это неверно... Цель - получить независимость от внешней среды. Человек этого достиг. Правда, вы создали себе некоторые трудности в виде цивилизации и социологизации, с чем нынче и пытаетесь бороться. У нас этого нет. Вот и все.
Сан Саныч. Доктор, давайте заночуем здесь, прошу вас, не оставляйте меня одного.
Доктор. Мы будем рядом. (Сан Саныч отходит в сторону и ложится. Слышится треск, грохот и всплеск воды).
Энлиль. Мутландия сделалась меньше, утром будет видно. Мы у экватора, расколы будут следовать почти каждый день, пока нас не вернет к холоду.
Доктор. Когда это произойдет - неизвестно?
Энлиль. Верно, я не однажды оказывался на осколке, добирался до Мутландии вплавь.
Ами. Один раз я плыла всю ночь, безлунную ночь. Пока солнце не взошло, Мутландии я не видела.
Доктор. Вы назвали это "ощущение верности пути"?
Энлиль. Да, вы утратили немало способностей, взлелеяв цивилизацию. Я прилягу рядом с Александром: лед холоден, он хотел дожить до утра, рядом со мной он не замерзнет.
Ами. А ты не замерзнешь со мной.

Сцена 8.

(Раннее утро. Доктор сидит, скрестив ноги по-восточному, и пишет. Ами спит рядом. В стороне Энлиль и Александр, спят).

Ами. (Просыпается). Что ты делаешь?
Доктор. Пишу, я обещал Семену.
Ами. Так рано... еще можно поспать, полежи со мной.
Доктор. У меня теперь мало времени.
Ами. У меня была самая прекрасная ночь, полежи рядом со мной.
Доктор. Я не хотел бы иметь эту ночь последней, я люблю тебя, я хочу жить, я должен писать. Твой отец прав: времени мало.
Ами. Отец мне рассказывал: как только у вас возникает серьезное, времени всегда мало. Нам это странно, на главное - всегда следует уделять больше того, что вы называете временем.
Доктор. Правильно, но не получается, главное у нас всегда впопыхах.
Ами. Как чудно и странно вы живете...
Доктор. Мы привыкли...
Ами. Ты знаешь, а любовь даже лучше, чем рассказывал отец.
Доктор. Он многое тебе рассказывал, думаю, ему можно верить.
Ами. Мне пора верить себе... и тебе ... постарайся не умереть. (Просыпаются Энлиль и Александр).
Александр. Работаете… В этой ситуации я чувствую себя чрезвычайно ответственно... и счастливо. Да, да, не каждому дано знать, что о нем напишут, о его последнем часе... мне повезло. Вы, Энлиль, правы, как всегда: переход в иной мир - вещь серьезная, как рождение; умирать рядом с летописцем - большая привилегия. Мне остается быть благодарным судьбе: вероятно, я не самый гадкий человек в том мире, если мне суждено перейти в мир иной в Мутландии. Пишите, Доктор, я постараюсь быть достойным ваших слов. С эпитафией на мой счет у вас, как я помню, сложностей не будет. (Доктор внимательно смотрит на Александра).
Александр. Не задавайте, Доктор, профессиональных вопросов, мне самому все ясно, пора. Спасибо вам, Энлиль, утро я увидел. Сейчас я понимаю Льва Иваныча, краски здесь не нужны. Ваши льды красивы неописуемо, этот непостоянный символ вечности прямо-таки благословляет к жизни - иной, разумеется. Вы бесконечно правы, Энлиль: если такое есть здесь, невозможно представить, что ничего нет там. Не откажите, проводите меня к месту перехода в бесконечность, к озеру достоинства и забвения. Рождаемся черт-те как, в муках, так хоть умрем достойно. С собой никого не призываю. Пойдем, не будем дожидаться ситуации, когда мне понадобится помощь в транспортировке собственного, даже мне ненужного тела.
Энлиль. Я сожалею, что вы не поверили мне сразу.
Александр. Не мог, не сумел, ладно, не будем о прошлом, сейчас я уже там, в будущем, вопросов не задаю. (Все встают, Александр берет Ами под руку).
Александр. Не возражаете, сударыня?
Ами. Нет.
Александр. Спасибо, Доктор, вы, надеюсь, не рассердитесь, я всегда был немножко пижоном... Подойти к последней черте под руку с красивой женщиной... многие бы такому позавидовали. Доктор, непременно запишите эту мою последнюю просьбу и передайте человечеству, если они услышат: смертники будут мне, без сомнения благодарны. И феминистки тоже, согласитесь: роды принимают обычно женщины, перед смертью напутствуют мужчины, священники... какая дискриминация полов. Удивительная у вас страна, Энлиль, я повторяюсь, это простительно, потому что правда. Вперед, меня ждет самое необыкновенное в жизни, поскольку собственные роды я не помню.
Энлиль. Да, можно идти, рассвело.

Сцена 9.

(Александр, Энлиль, Доктор, Ами).
Александр. Жаль, не удалось проститься с Львом Иванычем: он настоящий мастер. У нас таким людям места мало. Это счастье, когда судьба сводит тебя с таким человеком. Но мне повезло, я счастливчик, Лев Иваныч, вы Энлиль, и вы, сударыня, и вы, Доктор, желаю вам сделать, что наказал вам Семен, я не додумался. Передайте мой поклон Льву Ивановичу: великий мастер, да у вас иначе и нельзя, у нас обыкновенно необходимо умереть, дабы тебя посчитали значимым. Вероятно, чтобы не ощущать собственного ничтожества, зато потом можно быть и другом, и соратником ушедшего... - бред, но так и есть. Вы разумнее нас, Энлиль, ничего не пишите: забудут, так забудут. К вам, Доктор, это не относится, вы обратитесь к человечеству от малой его части, у нас так всегда и делается, степень правоты решает большинство, а это неверно. Еще Биант, кажется, в седьмом веке до Христа сказал: "Большинство - зло". Прощайте, Энлиль, вы все знаете лучше меня, и поступили правильно, вернувшись в Мутландию, спасибо вам, вы сделали, чтобы мы могли понять. Прощайте, Ами, позвольте поцеловать вас. Спасибо. Прощайте, Доктор, поверьте, я очень надеюсь, что вы напишете, Семен понял: вас это спасет, других - не знаю. Прощайте.
Ами. Прощайте, Александр.
Энлиль. Прощайте.
Доктор. Прощайте. (Обнимаются).
Александр.Я ни о чем не сожалею. (Делает шаг вперед и прыгает со склона. Слышен всплеск).
Энлиль. Мужество у вас есть, и вы умеете им пользоваться. Надо уходить.
Ами. Ты не один, я с тобой, до смерти.
Доктор. Именно сейчас я почувствовал, как она близка. (Слышен треск, грохот, льдина колыхнулась).
Энлиль. Надо уходить, еще один обвал... Посмотрим, что мы потеряли на этот раз. (Уходят).

Сцена 10.

(Прошло две недели. День. Доктор, он сильно изменился. Сидит, скрестив ноги по-восточному, и пишет. Подходит Энлиль, садится рядом).

Энлиль. Нельзя так долго оставаться одному. Надо идти к людям, так легче.
Доктор. Ты никогда не говорил "легче", ты всегда говорил - "правильно".
Энлиль. Ты не юноша, чтобы тебя учили.
Доктор. Ты знаешь, мне впервые захотелось быть маленьким.
Энлиль. В Мутландии все взрослые.
Доктор. Мутландия очень изменилась?
Энлиль. Несколько больше, чем обычно, но не более, чем ты.
Доктор. Мне кажется, она очень изменилась.
Энлиль. Мы на экваторе, в этот период она меняется очень скоро. Предполагаю, она уменьшилась на треть.
Доктор. Она может уменьшиться... совсем.
Энлиль. В вашем, и в нашем мире есть что-то невозможное?
Доктор. Для меня невозможное уже есть.
Энлиль. Ами никто не видел более недели, у нас это навсегда. Ты понимаешь, я жил в вашем мире, знаю: иногда легче умереть самому.
Доктор. Ты опять говоришь "легче" - у вас так утешают?
Энлиль. Я не утешаю тебя.
Доктор. Прости, она твоя дочь. Прости.
Энлиль. У нас не просят. Ами - самая любимая, но не первая потеря. У тебя тоже не первая. У нас больше общего, чем различий. Разве мы не поймем друг друга?
Доктор. Да нет, мы поняли, но дальше...
Энлиль. На этом свете не главное - не упасть, главное суметь подняться. Пиши, Доктор, у меня никогда не было сыновей.
Доктор. Как твою дочь, я никого не любил.
Энлиль. Если есть жизнь, что-то еще возможно.

К о н е ц.

От Автора. Бутылку с записями Доктора привез мне старый друг Борис Валерьевич Чирков. Океан доставил сосуд к побережью Камчатки, где он и был найден. Рукопись значительно пострадала от воды, и восстановить ее в полном объеме не удалось. Она содержала описание Мутландии, стихи, диалоги участников событий, иногда в очень запутанной форме. Вероятно, автор рукописи болел и не всегда владел собой. У меня нет сомнений в существовании Мутландии, поскольку подобное вполне могло произойти или еще произойдет.

октябрь - ноябрь 1996 г.

Кочетков Владимир Львович.
На главную страницу
к началу